— Да нет же! Критик из «Театра», с которым я ни разу не встречалась.
— Ну что ж, дело сделано, Марына. Ты победила.
— Мне осталось только поверить в то, что я прочитала.
В следующем году она должна была совершить турне по стране вместе с Эдвином Бутом: сыграть Офелию в паре с его Гамлетом, Дездемону в паре с его Отел-ло, Порцию в паре с его Шейлоком, а в «Ришелье», бульвер-литтоновской драме, в которой Бут добился второго успеха после «Гамлета», — сыграть Жюли де Мортемар, беззащитную подопечную кардинала. Еще одна женщина-жертва!
— Бедная Марына, — сказал Богдан. — Какая невероятно напряженная жизнь! Подобострастные критики, которые не смеют не превозносить ее. Неискренний муж, который не смеет сказать ей правду, однако пытается хотя бы намекнуть о том… что звучит слишком грубо.
— Если хочешь уйти, — сказала Марына, — уходи. Теперь у меня хватит сил.
— Упаковать вещи, сорвать с себя свадебную ленту и сунуть ее тебе, распахнуть дверь, захлопнуть и уйти в снежную ночь?
— Ты мог бы вести другую жизнь.
— Это можно сказать о многих людях, — произнес Богдан.
— Но сейчас я говорю о тебе.
— Ты считаешь меня трусом.
— Нет, я думаю, что ты любишь меня. Супружеской любовью. По-дружески. Но мы оба знаем, что существуют другие виды любви. — Завязав волосы в пучок, Марына протянула руку. Богдан передал ей коробочку с жирным гримом. — Поверь, я всегда хотела, чтобы ты нашел то, что тебе нужно.
— Никогда не найду.
— Не найдешь?
— Я уже сформировался. Полностью. Окончательно. Моя Америка — это ты. По-прежнему ты. Когда я нахожусь… там… Ты не можешь представить, как я скучаю по тебе!
— А ты не можешь представить себе, мой дорогой Богдан, потому что я и сама этого не понимаю до конца, как сильно я тебя люблю. Хочешь, я снова попробую оставить сцену?
— Марына!
— Я сделала бы это ради тебя.
— Марына, любимая, я запрещаю тебе даже думать о подобной жертве.
— Вряд ли это большая жертва. — Она тонким слоем наносила масло какао на лоб и щеки. — Как ты сказал, я — не люблю это слово — победила. Остается только продолжать, повторяться, стараясь не опошлиться и не выйти в тираж. В какое страшилище я превращусь, когда совершу двадцать турне по стране? А тридцать? Сорок? — Она по-девичьи рассмеялась. — Когда я соглашусь играть кормилицу Джульетты? Нет, никогда не соглашусь на кормилицу! Лучше уж играть ведьму в «Макбете»!
— Марына!
— Как я люблю шокировать тебя, Богдан, — сказала она своим грудным голосом. — «Макбет». И снова повторю: «Макбет». Как ты думаешь, нас поразит молния?
— Тебе всегда удается очаровать меня, Марына. Ты доводишь меня до безумия. Я поднимался в аэростате вместе с Хуаном-Марией и Хосе. Я продолжаю летать с ними.
— Я так и думала. Ты — смелый человек. — Она встала, протянула руки и обняла его за голову.
— Ты так добра ко мне! — сказал он. — Я думал, что растворюсь в себе самом. Возможно, я надеялся, что аэростат упадет и разобьется.
— Но он же не разбился, милый Богдан, — она поцеловала его. Он заключил ее в объятия. — И, как видишь, никакой молнии! Хотя хорошо было бы умереть сейчас вместе. Треск! Огонь! Пепел.
— Марына!
— А теперь, раз уж тебе удалось довести меня до слез, ты должен покинуть мое маленькое царство. Как я смогу наложить грим, стоя под дождем примирения? Ступай, любовь моя, ступай! — На ее лице светилась лучезарная улыбка. — И не забудь… — Ее ужалило воспоминание, она подняла глаза к потолку, полуоткрыв рот. — Не забудь запереть дверь, чтобы не ворвались непрошеные гости.
Марына села и посмотрела в зеркало. Конечно, она плакала от счастья — если только оно возможно, а наивысшим идеалом, которого дано достичь человеку, не служит жизнь героя. Счастье бывает разным, жить ради искусства — привилегия и блаженство, и женщины обладают даром отказываться от сексуального благополучия. Она услышала, как дверь гримерной со скрипом закрылась. И прислушалась к щелчку, когда муж запер ее на задвижку.
9
— Видите ли, дорогая Марина… Думаю, можно обойтись без «мадам Марины» и «мистера Бута» теперь, когда мы одни, а я измучен, пресыщен аплодисментами и уже достаточно пьян… Должен сказать, мне не понравилось, когда вы сегодня вышли на авансцену и прикоснулись ко мне. Когда вы пристально смотрели на меня всю сцену, не замечая никого в зале суда, я не возражал. Мы договорились о том, что речь будет обращена к Шейлоку. «Не действует по принужденью милость; как теплый дождь, она спадает с неба»[102]. Да, не действует, но суть не в этом, суть в том… что Порция пытается убедить Шейлока и тем самым растрогать его. Его не так-то просто растрогать. Он перенес слишком много обид. Этому бедняге самому впору растрогать Порцию. Но Порция не должна прикасаться к Шейлоку. Даже к его плечу. К плечу или к любой другой части тела.