Сделав доклад, я пробил маленькое оконце в стене отчуждения, которая по моей же вине выросла между мной и другими сотрудниками Центра. И на семинаре мне было задано много вопросов, и после него почти все завлабы Центра стали меня останавливать в коридоре или на лестнице и расспрашивать то об одной, то о другой оставшейся для них неясной идее или фактах. Все-таки само представление о наличии не двойных, а тройных спиралей было новым.
Теперь предстоял следующий шаг: начать эксперименты в этой области. Идея одного из них исходила первоначально от Максима. По его представлениям, у онкогенного вируса SV40 в районе, важном для размножения вирусов, был участок, потенциально способный сформировать триплекс. Правда, последовательность нуклеотидов в этом месте была не совсем совершенной для образования триплекса, и участок этот лишь с натяжкой мог служить основой для перестройки дуплекса в триплекс. Однако надежда, что триплекс в этом участке может возникать, была не нулевой. Мы думали-гадали, а что произойдет, если возникнет триплекс? Может быть тогда размножение вируса остановится? И тогда раковое перерождение не наступит? И тогда...?
Фантазировать мы фантазировали, но до истинного начала работы с этим вирусом, да еще в искусственных условиях вне клеток, было далеко.
10. Работа в Кода Спринг Харборской лаборатории
Нужно было для начала научиться размножать вирус SV40 вне клеток, добавив в пробирки нужные предшественники синтеза и необходимые ферменты. Но, во-первых, ферменты стоили немалых денег, коих в моем распоряжении не было; во-вторых, для такой работы нужно было вещество, которое умели добывать вообще в двух-трех местах в мире. Одно такое место Максим еще в Москве подсказал мне — лаборатория профессора Глузмана в знаменитом научном центре США — Колд Спринг Харборской лаборатории, располагавшейся неподалеку от Нью-Йорка на Лонг Айленде и включавшей в себя несколько самостоятельных лабораторий. Колд Спринг Харборскую лабораторию возглавлял первооткрыватель структуры ДНК, Нобелевский лауреат Джеймс Уотсон. Было известно, что Глузман был любимцем Уотсона, его лаборатория располагалась в том же лабораторном корпусе (James Laboratory), где помещался кабинет Уотсона, фундаментальные работы Глузмана по репликации вирусов и многим другим вопросам молекулярных основ онкологии были широко известны в мире. Когда я сказал Колатгакуди, что намереваюсь получить нужные мне вещества от Глузмана, Папачан так удивился, что я понял, что он считает меня плохо подготовленным к американской жизни.
— А почему он станет это делать, думаете ему интересно быть соавтором в этих работах? — спросил недоверчиво мой директор.
Однако возможность того, что Глузман ответит положительно на мою просьбу, существовала. Глузман был в прошлом жителем СССР, выпускником МГУ Яковом Ефимовичем Глузманом, для многих русских — просто Яшей Глузманом, по слухам — замечательным человеком — мудрым, отзывчивым и добрым.
Набравшись храбрости, я набрал заранее добытый телефон Глузмана и после первых же фраз понял, что Яша действительно удивительно приятный человек. Я рассказал о своих планах, о том, как собираюсь построить эксперименты и в чем нуждаюсь. Мгновенно, без секунды раздумий, Глузман согласился всем необходимым меня снабдить. Радостный я поведал об этом успехе директору Центра.
Теперь надо было начать работать руками, использовать новые приборы, научиться понимать множество вещей, которые были разработаны в последние 10 лет, пока я сидел без работы в СССР.
Переходить к практике, уже налаженной мной — осваивать всё по ночам, было делом непродуктивным. Слишком многое надо было узнать и освоить в краткий срок. И снова на помощь мне пришел Яша Глузман. Я рассказал ему по телефону о своих тяготах, и он предложил следующее: он поговорит с Уотсоном и спросит у него, можно ли мне приехать за счет Колд Спринг Харборской лаборатории на срок до месяца, чтобы поработать вместе с аспирантами Глузмана над предложенным мной проектом. Я слышал, что Уотсон мою фамилию знает, так как однажды подписался под письмом западных ученых в мою защиту. В 60-е годы мы встречались с ним в Москве, но я не был уверен, что он меня помнит по этой единственной встрече. Уотсон на вопрос Глузмана ответил положительно, но распорядился, чтобы я переговорил с ним лично. Я набрал в условленное время телефон Джеймса Уотсона и сказал ему дословно следующее: