Команде и комсоставу был запрещен сход на берег. На судне был больной матрос, один из лучших матросов и чудесный товарищ, который надорвался во время работы и получил грыжу. Капитан попросил разрешения свезти больного на берег к доктору, но ему было в этом отказано. Когда, уже взяв уголь, мы стояли на следующее утро на рейде, к нам приехал тот же чиновник и спросил у первого помощника, где находится больной. Тот ответил, что на судне.
— Я хочу его видеть, — сказал чиновник.
Позвали Б. Чиновник только взглянул на него и замахал рукой:
— Спасибо, он может итти.
У этих умников зародилось подозрение, что Б. нарочно сказался больным, чтобы сбежать из-под надзора. Вообще, с берегом было в этот раз настолько строго, что даже капитана не хотели было пропустить на берег, и только вмешательство таможни, которой он был нужен, дало ему возможность попасть на берег.
Вечером мы взяли уголь, утром на рейд привезли провизию, и около полудня мы пошли в Европу.
Переход у нас на этот раз был исключительно удачный. Спокойное-спокойное море, хорошая погода помогали нашему плаванью. Опять потянулись день за днем, похожие, с такими же разговорами, с такими же вопросами… Но над всем главенствовал теперь один вопрос, один интерес: домой! В декабре 1924 г. вышел «Вацлав Воровский» из Ленинграда, и большинство команды с тех пор не видело своих родных и друзей. Исключение составляли те, которые попали на пароход в Киле, но таких было немного, да и те уехали из Ленинграда в январе и также стремились домой.
Медленно тянулись дни. Казалось, что очень медленно работает машина, что медленно двигается «Воровский». Но вот мы вошли в Ламанш, через два дня пришли в Лондон. Тут мы уже увидели наших, советских, тут мы услышали расспросы о том, что мы видели за восемь месяцев скитания по Америке.