- Хорошо, - коротко проговорил Сукальский и, выхватив из чехла острый короткий нож, стал торопливо делать на древесной коре отметку. Ему надо было запомнить это место. Здесь, в лесу, он спрятал важные документы. Пришлось заучивать их наизусть. Покончив с отметкой, он повернулся и сунул нож в маленький, висевший на поясе кожаный чехол.
- Разрешите пожелать вам успеха, пан Сукальский. Мне надо торопиться. Когда будете плыть, обвяжите голову травой или ветками. Так раньше контрабандисты делали.
- Меня этому учить не надо... - Сукальский усмехнулся и протянул Владиславу сухую жилистую руку. Тот крепко пожал ее и быстро скрылся в густом орешнике.
Через несколько часов он был задержан пограничниками с полной корзинкой грибов и отведен в комендатуру.
Высокий сгорбленный Сукальский остался стоять на месте. Ухватившись за ветви ели руками, наклонив голову, он поджидал Юрко и напряженно думал. Все, что посоветовал ему Владислав, было малоутешительным. Как загнанный зверь, он чувствовал, что окружен со всех сторон солдатами, и понимал, что вырваться из этого кольца будет трудно. В памяти всплыли все ранее применяемые им в таких случаях уловки, но сейчас ничего подходящего не находилось.
Далеко за деревьями звонко и призывно заржал конь.
Сукальский вздрогнул. Ему показалось, что в лесных шорохах, в шелесте листьев скрывается шепот приближающихся пограничников и даже слышны их осторожные шаги. Вот сейчас зашевелятся, раздвинутся кусты и раздастся грозный окрик: "Стой! Руки вверх!"
Шаги действительно приближались. За кустом черемухи мелькнула фигура Юрко.
Сукальский оторвал руку от сучка, за который держался.
Робкий и смущенный вид Юрко, измятый коричневый костюм, круглые бараньи глаза вызывали у Сукальского глухое озлобление. Больше всего Сукальского раздражала и озлобляла безответная покорность этого красивого юноши. Стоило пообещать ему, что он скоро будет носить мундир уланского офицера, командовать кавалерийским взводом, драться за новую Польшу, и он, бросив учиться, слепо пошел за паном Сукальским, беспрекословно выполняя все его поручения. А теперь, думал Сукальский, если этот мальчишка попадется в руки пограничников, он так же откровенно и просто выдаст его.
- Все в порядке. Бегите к каналу, - прошептал Юрко. - Торопитесь, прошу вас. А мне надо домой.
Сукальский не ответил, продолжая украдкой хмуро коситься на Юрко. Больше всего ему сейчас неприятна была тонкая, белая, едва покрытая загаром шея юноши, с помятым, нечистым воротничком. У Сукальского бурно заколотилось сердце. От сильного напряжения становилось трудно дышать. Выбрав глазами место, он ударил Юрко ниже мочки уха в шею и, чтобы не забрызгаться кровью, отскочил в сторону.
Когда замерла на лице юноши последняя судорога, Сукальский поднял труп с земли, прислонил его к дереву, сунул в вялые пальцы нож и, согнувшись, побежал в кусты.
Спустя несколько часов пограничники нашли мертвого Юрко. Дальше розыскная собака привела пограничников к берегу Августовского канала и там потеряла след. Под корневищем сваленного дерева была найдена рация германского происхождения.
По глубокой водосточной канаве, заросшей мелким густым кустарником, Сукальский осторожно прополз к каналу. Свой след он посыпал специальным порошком.
Сначала он плыл под водой, иногда высовывая обмотанную камышом голову, жадно глотал воздух, снова плыл вниз по течению дальше от границы, с намерением миновать посты, а там пробраться в Литовский лес. Потом он остановился и, сидя в воде, спрятался под нависшую над берегом корягу. Он слышал, как по противоположному берегу прошел пограничный патруль. Дрожа от холода и страха, сидел не шелохнувшись. К ночи он так закоченел, что его тело начало сводить судорогой. Но переходить в незнакомом месте границу он не решился и поплыл в обратном направлении. Единственным спасением было выползти на берег и идти в Гусарское, чтобы укрыться в доме Михальского. Другого выхода не было. Он вылез на берег, спотыкаясь и падая в темноте, в полном безразличии ко всему окружающему, пошел через поле в село и с трудом добрался до сада Михальских.
Услышав сердитый лай собаки, Юзеф вышел в сад и столкнулся с едва живым, промокшим, облепленным илом и водорослями Сукальским.
- Что случилось? - шепотом спросил Михальский. - А где сыновья?
- Дайте мне вина и спрячьте... Умоляю вас, - еле выговорил Сукальский. - Ваши сыновья спасли мне жизнь, о-о! Да сохранит их господь бог!
Юзеф Михальский принес сухую одежду. Сукальский переоделся. После этого Михальский отвел его в костел, а под утро они уже были у литовской границы. Старый волк Юзеф знал тайные тропы. Через несколько дней он вернулся и был арестован.
Владислав, которого за недостатком улик вскоре выпустили, стал писать высшим властям жалобы, всячески стремясь выгородить отца и запутать следствие.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Вечером Усов вызвал старшего наряда Сороку в канцелярию штаба и приказал:
- Доложите подробно, как несли службу на посту номер шесть.
- Да я уже, товарищ лейтенант, докладывал товарищу политруку, ничего не подозревая, бодро ответил Сорока.
- Доложите еще раз начальнику заставы. Расскажите все от начала до конца, как заступили и как сменились.
- Да по-обыкновенному, товарищ лейтенант! Пришли, заняли пост, залегли... с Юдичевым. Трохи полежали в одном месте, потом пошли в другое, там посидели...
- Посидели, полежали трохи, - багровея, проговорил Усов. - Какую боевую задачу имеет пост?
- Смотреть за каналом и за ближайшими дорогами. - Повернув недовольное лицо в сторону, Сорока добавил: - Да какая там боевая, товарищ начальник, в тылу... Кроме, як бабы сельские полощут белье да голяшками сверкают с утра до ночи, там и смотреть не на что. Ну, ночью туда-сюда, а днем сидеть тошно.
- Так ты, наверное, не службу нес, а смотрел, как бабы юбки моют?
- Конечно, смотрел, - ухмыляясь, ответил Сорока. - Глаза ж у меня подходящие, ну и смотрел...
- Не годятся твои глаза, чтобы нести пограничную службу. Сегодня посылаю рапорт и отчисляю тебя в другой род войск!
- За что, товарищ лейтенант? - Сорока часто заморгал, предчувствуя, какой позор обрушится ему на голову, когда он изменит адрес и пошлет письмо невесте Варваре, бригадиру одного кубанского колхоза, молодой, разотчаянной девушке. Сорока гордился своей службой на границе, рассказывал о подвигах пограничников, сочиняя и выдумывая их по всякому поводу. На заставе это был самый первый балагур, сказочник и фантазер. Недавно он послал своей невесте фотографию. В парадной форме он выглядел таким молодцом, что привел, как писала Варя, в восхищение всю бригаду. И вот теперь начальник заставы прямо заявил, что отчислит его в другую часть. Что же с ним будет, как станет смотреть он в глаза товарищам, а главное - Варваре?
- За что, товарищ лейтенант? Ну, ежели эти самые бабы полоскают, то даю вам честное комсомольское, что и очей своих больше не подниму...
- Плохие твои очи, товарищ Сорока. Они сегодня диверсанта проглядели, нарушителя, такого врага, что...
- Этого не может быть, товарищ лейтенант! - словно подстегнутый, вытягиваясь в струнку, проговорил Сорока, ошеломленный сообщением Усова.
- Прозевали! Да, да, прозевали, просмотрели! Забыли устав. Забыли, что на границе нет второстепенных и главных участков, а есть служба, дисциплина и точное выполнение приказаний. Вам молодой пограничник Юдичев говорил, что это тоже важный пост, а вы убеждали его в обратном, чего вы, как старший наряда, не имели права делать! Вы, вы его должны воспитывать и дисциплинировать, а получается наоборот. Под носом у вас плыл нарушитель, а вы где были? Ходили с места на место и на деревьях воробьев считали!
- Больше этого никогда не будет, товарищ начальник заставы. Я согласен перенести, перетерпеть любое наказание, только никуда не отправляйте меня!
- Поздно! Сдайте оружие. Получите пилотку и приготовьтесь к отъезду, - твердо заключил Усов.