Эбрахим Голестан
В баре аэропорта
Сидевший около двери у самого края стойки мужчина произнес:
– Одно пиво.
– Чего-нибудь еще? – спросил бармен.
– Нет, – сказал мужчина. – Зачем? Что? – добавил он.
– Сандвичи есть, – сказал бармен.
– Что сандвичи? – переспросил мужчина.
– Сандвичи, – повторил бармен, протягивая меню. Мужчина не ответил. Он уставился на вспучившийся от воды круг на поверхности стойки и провел по нему рукой, пытаясь стереть.
– С сыром, языком, яйцами, помидорами, солеными огурцами, сосисками, с чем угодно, – сказал бармен.
Мужчина тупо смотрел в одну точку. Бармен оттянул ручку крана на пивной бочке, пиво, наполнившее стакан, запенилось. Он поставил стакан перед мужчиной.
– Залпом-то не пей, – сказал он.
Мужчина пробормотал: «Где я тебя…» Задумался, потом продолжил: «Когда я тебя в первый раз видел…» – и погрузился в размышления. Начал снова: «Как ни стараюсь…» И напрягся, пытаясь припомнить. Бармен направился к другим посетителям. Некоторые уже рассчитывались и покидали бар, несколько новых усаживались у стойки. Бармен был поглощен работой. Мужчина пребывал в оцепенении.
Из репродуктора под потолком раздался призыв к пассажирам, вылетающим туда-то рейсом номер такой-то, как можно скорее проследовать к выходу номер такой-то.
– Я не во время войны тебя встречал? – поинтересовался мужчина.
– Слыхал объявление? – сказал бармен. – Смотри не проворонь свой самолет.
– Может, в Каире? – произнес мужчина.
– В Каире? – переспросил бармен.
– Ну да. Во время войны. Я не в Каире тебя встречал в войну? – спросил мужчина.
– В Каире я не бывал, – ответил бармен.
– А может, в Западной пустыне? В Триполи? В Бизерта? Подошел новый посетитель с трубкой в зубах, и бармен
устремился к нему. Посетитель заказал салат и рыбу и, взобравшись на высокий табурет, погрузился в созерцание своего отражения в зеркале позади стойки.
Бармен положил в тарелку немного салата, поставил перед клиентом с трубкой в зубах, затем принес темно-золотистую копченую рыбу с воткнутым в нее ножом и принялся ее нарезать. Мужчина следил за каждым его движением.
– Двадцать пять лет тому назад! – сказал мужчина. – Двадцать пять! И смотри, как пролетело незаметно.
Бармен нарезал рыбу на тонкие ломтики.
– Ведь верно? – спросил мужчина.
Репродуктор под потолком потребовал, чтобы пассажиры, вылетающие рейсом таким-то, проследовали к выходу номер такой-то. Бармен поставил тарелку с тонкими лепестками янтарной рыбы перед клиентом.
– Больно мне личность твоя знакома, – продолжал мужчина. Он задумался, а потом добавил: – Может статься, в Ираке?
– В Ираке? – переспросил бармен.
– Я ведь потом в Ирак перебрался. В Ханакин. Ну и чудное название. Да и место чудное. Точно! Я тебя, должно быть, в Ираке встречал! Верно?
– И, значит, обратно во время войны, – заключил бармен.
Мужчина встрепенулся от внезапно проснувшейся надежды.
– Во время войны, точно, точно, – подтвердил он.
– Нет, в войну я сперва всю дорогу служил в Сингапурском гарнизоне, а в конце всю дорогу в лагере сидел.
Мужчина сощурился и, задумавшись, оцепенело уставился в одну точку. Затем он произнес:
– Однако ж лицо мне твое знакомо.
– Да я сроду в Ханакине не был. Ханакин, ты сказал? Ни в Ханакине, ни в Каире. И в Ираке я никогда не был.
Мужчина бесцеремонно в упор изучал бармена.
– Это не твой был? – спросил его бармен, указывая на громкоговоритель. – Слушай как следует!
– А после войны? – проговорил мужчина.
Бармен поспешил к новому посетителю, который в это время усаживался у стойки. Посетитель заказал яичницу с беконом.
– Где же, где? – громко произнес мужчина, ни к кому не обращаясь, и повернулся к новому посетителю, скучавшему в ожидании заказанного.
Репродуктор призвал других пассажиров, отбывающих в другой пункт, направиться к выходу номер такой-то. Мужчина повернул голову и увидел, что несколько человек поднялись и направились в центр зала к лестницам, ведущим вниз.
Посреди зала разомкнутым строем тянулась шеренга перил, брустверами прикрывавших воронки лестниц. Лестницы были пронумерованы. Номерами метились входы у концов лестниц, а перед каждой дверью застыли в ожидании транспортные средства доставки пассажиров к трапам самолетов. Мужчине было видно, как пассажиры идут к лестницам. В шуме и гвалте зала звук их шагов не был слышен, казалось, они нисходят по ступенькам в безмолвном забытьи.
Мужчина наблюдал, как люди спускаются вниз по лестнице и исчезают из виду.
– А что потом делал? – произнес он.
– Что, простите? – переспросил его посетитель, томившийся в ожидании свиной отбивной.
– Что после войны? – пробормотал мужчина, не обращая на него внимания.
– Что, простите? – отозвался другой посетитель, заказавший яичницу с беконом.
Мужчина поднял на него глаза. Бармен, ставивший в это время яичницу с беконом перед посетителем, встретился взглядом с мужчиной.
– Что? – встрепенулся мужчина.
– А потом болтался в Австралии, Бирме, пока снова не вернулся.
– Так где же я тебя видел? – спросил мужчина.
– Может статься, здесь прямо? – предположил бармен.
– После войны?
– После войны… или позже.
– Да нет, после войны я в тех краях остался. Втемяшилось мне в башку там остаться. Мне климат жаркий подходил. Да и жизнь была дешевой. Бабки приличные зашибал. Удивительно все же… Чего только в жизни не бывает!
Он снова погрузился в свои мысли.
Бармен был поглощен делом, и лишь посетитель, сидевший рядом с мужчиной, услышал бормотание, слабый отзвук напряженной умственной работы своего соседа, уже полупьяного и порядком осоловевшего. Но, услышав, не обратил внимания.
– Чего только в жизни не бывает, – снова заговорил мужчина. – За моим домом был пустырь, так вот по вечерам круглый год один мужик, чистый псих – у него еще была коллекция трубок 60 сортов, – так вот каждый божий день по вечерам он запускал самолетик. Самолетик не больше коробки ботиночной, а ведь летал как настоящий. И крылья у него были, и пропеллер, и мотор, а сам – с ботиночную коробку. Он, значит, на корд его привязывал – боялся, что улетит, свалится где-нибудь и разобьется. Он, как корд зачалит на костыле посреди пустыря, закрепит, тут, значит, пропеллер рукой запускает. Стало быть, запускает. И бьет, бьет, пока моторчик не заведется как следует. Потом, как мотор возьмется, он самолет давай вокруг себя гонять, а сам держит веревку крепко… крепко… раскрутит получше – и отпускает, чтоб, значит, еще быстрее было, а самолет набирает высоту и летит. Кругом. По кругу летит. По окружности. Он всю дорогу по кругу летит, потому что корд-то у него в руке. Или на костыль зачален. Кругом летает. Пока бензин не кончится. Или хозяину не надоест. А то слышит по тарахтенью, что с мотором что-то неладно… Или бензин у него кончился… У него как бензин кончится, так он перестает стрекотать. Тогда тот мужик – дерг за корд, чтобы, значит, подтянуть к себе самолет. Или бензин кончится, или сам надумает приземлить его, он всякий раз, значит, корд укорачивает, чтобы самолет подтянуть поближе и посадить. Круг, значит, уменьшается, и самолет все ниже, ниже и – к нему. А потом, стало быть, он самолетик-то хвать! Потому что, когда он летит, тот мужик веревку то дернет, то потянет, то на себя возьмет, то отпустит тросик, то ослабит, то натянет – вот и играет самолетом. И пока бензин не кончится или самому не надоест. Тут он этот самолетик – раз! И словил.