– Федя, я нашла Андрюшину дискету с записью какого-то опыта. Все так странно. Реинкарнация и вообще…
Федор закинул ногу на ногу и мягко произнес:
– Леночка, я должен с тобой поговорить. Сегодня ты поедешь со мной. Ты ведь еще не была на моей новой квартире. Кстати, дай-ка дискету. Спасибо, перепишу и верну. Мужу ничего не говори.
– Я не люблю его, – выдавила сквозь слезы Лена. – Разведусь.
– О, какой у нас гость! – послышался голос Трошина. – Ты что ж не позвонил?
– До вас дозвонишься, как же, – весело воскликнул Божмеров.
– Дядя Боб! – бросилась она на шею входившему следом за отцом Бобу. – Ура, ура!
– Прямо с самолета к вам, – сказал тот. – На сей раз из Шри Ланки. Привез чемодан сувениров. А где Ира?
– Она с Иришкой в цирке, скоро уж появятся, – сказал Трошин. – Ну так давай отметим прибытие.
– Привет, – Божмеров протянул руку Туркину. – Как там Матросская Тишина поживает, есть весточки из нашей родной камеры?
Глава 31
“…Я впервые вблизи увидел дочь полковника – Авдотью. Выйдя прогуляться перед сном, я застал ее на пруду за весьма странным занятьем: девочка с кем-то разговаривала, хотя вокруг не было никого. Потом я понял: разговаривала с лебедем, спокойно плавающим посреди пруда. Приняв сей факт за одну из причуд восторженной юности, я подошел к ней и сказал что-то вроде: “Ну и красота! Прямо сказка! Те, кто хотел бы понять язык птиц и зверей, со мною согласятся”.
– Ну так возьмите и научитесь понимать! – дерзко выпалила Авдотья, видимо не очень довольная моим появлением.
– А вот возьму и научусь, – с нарочитой обидой ответил я.
– Жизни вашей не хватит, – вновь съязвила Авдотья.
– Эй, птица-а! – крикнул я лебедю. – Белый цвет пророческий! Ответь нам, благородная птица, что будет с Россией и с нами во времени будущем?
Я еще не успел насладиться поэтичностью своих слов, как случилось невероятное: Авдотья пронзительно вскрикнула и дернулась, словно кто-то неожиданно из темноты схватил ее сзади за плечи. Я вздрогнул и уставился на нее, но тотчас же, по ее полным ужаса глазам, сообразил, что смотреть надо на пруд. То, что я увидел в следующее мгновенье, стало моим кошмаром, возникающим в болезненных снах на протяжении многих лет…
Лебедь на моих глазах стал увеличиваться в размерах, шея непомерно вытянулась, клюв сделался огромным и загнулся серпом вниз. Птица уже не плавала, а стояла на длинных лапах, которые, вытягиваясь все выше и выше, поднимали ее над водой. Но огромные белые крылья словно увязли в плесе, и птица напрягалась, стараясь вырвать их. Еще усилие, и это удалось. Лебедь с душераздирающим стоном взлетел и понесся над нами. Я успел заметить, что крылья у него красные – словно все в крови, и капли, оброненные мне на лицо, неприятно горячили лоб.
Я вновь взглянул на Авдотью и остолбенел пуще прежнего. Передо мною на траве в мучительно-сладострастной позе лежала женщина зрелого возраста. То, что она испытывала наслаждение, для меня было несомненным. Она словно пыталась проползти сквозь невидимое кольцо, плотно облегающее, но подвластное формам ее содрогающегося тела. Я стоял завороженный, и все это время мое тело испытывало сладкую истому, словно я сам проползал сквозь отверстие. Не знаю, сколько времени длилось наваждение, но мне показалось, что я находился в этом состоянии все свою жизнь от рождения. В себя привели меня резкие слова Авдотьи:
– Что вы наделали! Что вы наделали! – Повторяла она как в бреду, сидя на траве и раскачиваясь в разные стороны.
– Умоляю, успокойтесь, – бормотал я, хотя самого впору было успокаивать. – Я ничего такого не сказал, и вообще это вовсе не лебедь, а скорее всего фламинго: причуда губернатора.
– Зачем вы у него об этом спросили? – резко бросила Авдотья.
Передо мною вновь стояла пятнадцатилетняя девочка, раздраженное дитя, и я успокоился.
– Как зачем спросил? Россия – родина, отечество, я – русский офицер, я…
Авдотья не дала договорить, решительным движением приложила свою ладошку к моим губам и, уставясь на меня мерцающим взглядом, заговорила медленно и монотонно:
– Откуда вы знаете, что Россия – ваша родина? Ваша родина, может, совсем не здесь. Больше так никогда не говорите.
– Я понимаю, я очень виноват, – пытался оправдаться я сквозь ее ладонь. Кивал и соглашался со всем, лишь бы она успокоилась.
– И не только родина, – продолжала Авдотья, – но и люди, которые вас окружают, никогда не были вам родными и любимыми, поэтому вы их не можете полюбить, а только мучаетесь, не понимая, в чем дело.
– Как же, помилуйте, – не удержался я, отрывая ее ладонь от своих губ. – Родины нет, любить невозможно, а для чего тогда существовать прикажете?