Тянулись недели бессмысленной войны. Полковник не отпускал от себя Потапыча ни на шаг. Генерал — тот, который Потапычу орден на грудь вешал, — хотел забрать храбреца к себе, да полковник не отдал: сказал, что Потапыча тяжело ранили. Потапыча, однако, пули берегли, хотя много было вокруг убитых и раненых. Он проникался всё большей ненавистью к войне. Он видел, что люди, не знающие друг друга, никогда не причинявшие друг другу никакого вреда, убивают один другого. Какое дело было Потапычу до японцев? Или японцам до Потапыча? Зачем вся эта кровавая бойня? Вот что мучило юношу!
Он искал ответов на эти вопросы. И тут судьба послала ему человека, который ему всё объяснил — это был латыш, член РСДРП, и фамилия его была Сайрио…
— Наш Сайрио?! — воскликнул я.
Я же знал Сайрио! Это был дядин друг, старый большевик, он провожал дядю в Испанию, он часто приходил к нам в гости в Москве! «Как тесен мир!» — вспомнилась мне опять бабушкина поговорка.
— Наш Сайрио, — сказал дядя с улыбкой.
— Он тоже знал Потапыча?
— Я же говорю тебе, что судьба послала Потапычу Сайрио на Маньчжурском фронте! Познакомились они при чрезвычайных обстоятельствах. Сайрио служил рядовым в пехоте. Он был там по заданию партии: агитировал среди солдат против войны. Он был тогда молодым и красивым, — задумчиво сказал дядя…
«А сейчас он лысый, — подумал я. — А дядя не лысый! Но усы у дяди висят до подбородка, так же как у Сайрио».
— А ты познакомился с Сайрио в ссылке? — спросил я, вспомнив рассказ дяди об Онеге.
— Не перебивай! — рассердился дядя. — Сейчас я рассказываю про Потапыча, а не про себя!
…Один раз, зимой, полковник с Потапычем отсиживались в полуразрушенной фанзе. За стеной гудел ветер. Связи со штабом не было из-за метели и прорыва японцев. Вся фанза была завалена соломой. Полковник полулежал на топчане. Потапыч топил соломой маленькую железную печку. Вдруг открылась и захлопнулась дверь, впустив клубы белого пара со снегом и троих солдат. Двое были с примкнутыми к винтовкам штыками, а третий — без оружия, без шапки и весь избитый. Все трое были запорошены снегом. Конвойные отдали честь полковнику и передали ему какую-то записку. «Ах! — закричал полковник, — Ах! — Он дважды пробежал записку глазами. — Агитатор! Социалист! Сволочь! — закричал он. — В моём полку!.. — и опять упал на топчан. — Потапыч, воды!» — приказал он. Потапыч подал ему стакан воды. Он выпил его залпом, чуть не расплескав. «Водки!» — приказал полковник. Потапыч подал водки. Полковник выпил. Он сразу покраснел как рак. Как варёный рак. «Видишь ты эту птицу, Потапыч?» — отдышавшись, спросил полковник, кивнув на арестованного. «Так точно, вашескородие! Вижу!» — «Это сволочь и предатель! Он возмущает наших доблестных солдат против отечества! Против царя-а! Ясно тебе, кто это такой?» — «Ясно, вашескородие!» — «Сейчас же выгони из соседней фанзы солдат и сиди с ним там! Не спускай с него глаз! Понял?» — «Так точно, вашескородие!» — «Можешь бить его, только не до смерти! — взвизгнул полковник. — Не расставайся с ним ни на минуту!» — «Слушаюсь, вашескородие!» — козырнул Потапыч…
— Внимание! — сказал Порфирий. — Впереди порог!
— Это был Сайрио? — не выдержал я.
— Сайрио, — сказал дядя, хватая весло и пряча в карман трубку.
— И что Потапыч с ним сделал?
— Ничего он с ним не сделал! Это Сайрио с ним сделал!
— С кем?
— Правее! — крикнул Порфирий.
— С Потапычем, чёрт возьми, с кем же ещё?
— А что он с ним сделал?
— Не «что», а «кого»!
— Ничего не понимаю! — сказал я. — Как «кого»?
Дядя сердито смотрел вперёд.
Там, впереди, на реке, кипели белые волны…
— Нечего перебивать! — возмутился дядя. — Большевика он из него сделал, вот кого! Пять суток Потапыч охранял арестованного. Потапыч и Сайрио беседовали с глазу на глаз день и ночь…
Рёв реки становился всё громче.
— На пятые сутки, когда за арестантом пришли из штаба дивизии, их след простыл…
— Чей след?
— Сайрио и Потапыча! Полковник велел им не расставаться, они и не расстались…
Река мелела, и течение усиливалось, и плот бежал всё быстрее навстречу кипящему порогу. Впереди было всё бело от пены, из которой торчали каменные лбы — то тут, то там — по всей ширине реки и далеко впереди. Над камнями и над кипящей водой дымились облака брызг с разноцветными радугами.
Дядя И Порфирий стояли на вёслах, а я с длинной вагой в руках — в середине плота.
— Теперь гляди в оба! — глухо крикнул Порфирий. — Левей!
Его голос тонул в приближающемся рёве…
Дядя и Порфирий несколько раз взмахнули вёслами, а я оттолкнулся от дна — здесь было мелко, — и плот пролетел слева от огромного камня, колыхнувшись на буруне.
— Правей! — крикнул Порфирий.
Опять несколько ударов вёслами и толчки вагой — и мы пролетели мимо другого камня.
Вода захлёстывала на плот, буруны обдавали нас ледяными брызгами, и рёв стал оглушительным… Мы летели в кипящей белой воде, лавируя между камнями…
— Лево! — крикнул Порфирий.
Его почти не было слышно…
— Право!
Плот качался и подпрыгивал…
— Прямо-о-о!
Последние два камня, между которыми мы проскочили, резко тряхнули плот. Мы летели со страшной скоростью…
Ревущий порог остался позади.