Такого пункта в программе Троцкого не было, но интересно, что троцкист приписывал своему учителю желание народных масс.
Пока, однако, народные массы в России вынуждены довольствоваться тем, что «дают». Это не значит, что в Советском Союзе нет торговли. Напротив, торговля здесь процветает и не обходит ни один дом. Можно смело сказать, что нет в Советском Союзе человека, которому в жизни не приходилось заключать обменную или торговую сделку. Вряд ли в мире существует другая страна с таким огромным количеством взаимных торговых сделок. Это тоже один из парадоксов советской жизни: прослойка торговцев ликвидирована, и торговлей занимаются все. Во время пребывания в Джизаке мне однажды пришлось простоять в очереди за хлебом с четырех утра до позднего вечера. Несколько раз меня сменял шурин. Мы ждали хлеба. Время от времени объявляли, что хлеб должен поступить с минуты на минуту, но он все не поступал. Наконец, после целого дня ожидания, нам сообщили, что хлеба не будет, так как сломалась какая-то машина на мельнице и в пекарне кончилась мука! Длинная очередь на глазах растаяла — люди пошли домой без хлеба. Их семьи напрасно ждали дневного пайка.
Назавтра я снова пошел в очередь и подал раздатчице восемь талонов, на всех обитателей нашего домика за два дня.
— Почему вы даете мне вчерашние талоны? — спросила раздатчица.
— Что значит «почему»? Вчера мы хлеб не получили, на мельнице что-то сломалось.
— Думаете, я не знаю, что случилось на мельнице? Знаю, что вчера вы хлеба не получили. Но обошлись, пережили? Значит, все в порядке. За вчерашний день мы хлеб не выдаем. Возьмите на четыре карточки.
Напрасно я убеждал ее, она твердила свое: «Пережили? Значит, все в порядке». Это тоже один из законов советской очереди.
Но самый важный урок я извлек, стоя в другой очереди. Все, ожидавшие вместе со мной дневной паек, были голодны. Хлеб был фактически единственной едой. Только немногие могли себе позволить купить на колхозном рынке головку лука или редьку вдобавок к хлебу. Почти сутки стояли они, терпеливо ожидая, не произнося ни одного недовольного слова, ни одной жалобы на порядки. Когда после двадцати часов ожидания было объявлено, что хлеба нет, они без жалоб разошлись по домам. В любой другой стране вспыхнул бы хлебный бунт; в Советском Союзе массовый голод не сопровождается беспорядками.
Я понял, что, вопреки принятому мнению, можно изменить природу человека. Советский режим сумел во многом изменить природу своих граждан, отодвинуть предел страдания, до которого человек может безропотно терпеть. Как этого достигают? Спросите НКВД и очередь — им известен метод, которым это достигается, и цена, которую за это платят.
В небольшом поселке на полпути между Самаркандом и Бухарой мне сказали, что местный раздатчик хлеба — еврей. Когда-то я слышал, что бухарские евреи сумели сохранить знание библейского языка и даже при советском режиме умудряются обучать Торе своих детей. Поэтому я решил попытать счастья и, протягивая раздатчику карточки, спросил на иврите: «Бейт-кнесет йеш по?» («Синагога здесь есть?»).
Раздатчик посмотрел на меня и спросил на иврите:
— Вы еврей?
Синагоги в городке не оказалось. Но в этом городке у меня хлеба было вдоволь. Еврейская солидарность иногда срабатывает и в Советском Союзе.
Но чаще в очредях приходилось сталкиваться с «солидарностью» другого рода. Почти не было очереди, в которой не слышалось бы:
— Эй, Абрам, чего толкаешься?
— Иван воюет в окопе, Абрам торгует в рабкоопе.
— Знаешь, один Абрашка приехал вчера как бедный беженец, а нашли у него чемодан червонцев.
— Евреи на фронт не идут, дело известное, а чего им идти на фронт? Разве не хватает русских?
Слово «жид» я в очередях почти не слышал. Если не считать концлагерь, я слышал его в России всего один раз. Я шел по центральной улице Ферганы и видел пьяного, который по-русски кричал: «Вырезать всех жидов!»
Разговоры трезвых в очередях помогают понять, каким образом «разрешен» в Советском Союзе еврейский вопрос. Про «хитрого Абрама» говорили в основном подростки лет 15–17, в основном комсомольцы. Значит, они слышали это в школе или дома, а может быть — и в школе, и дома.
24. ПОСЛЕ СМЕРТИ СТАЛИНА
(Глава написана за месяц до опубликования известия о болезни Сталина.)
Завершая рассказ о моих испытаниях в России, разрешите мне поднять вопрос, касающийся не прошлого, а будущего.
Мои современники и их дети увидят Англию без Черчилля и Россию без Сталина. Никто из нас не задает вопроса: «Что будет с Англией после смерти Винстона Черчилля?» Правда, нельзя сомневаться в величии этого человека, который пришел к власти перед самым «успешным отступлением» в Дюнкерке, и на долю которого, после великого перелома на востоке и западе, выпала победа. Все, однако, знают, что после его ухода со сцены, молодая женщина по имени Елизавета будет и впредь королевой Великобритании и кто-то из консерваторов или из лейбористов будет «главой правительства Ее Величества».
По всей вероятности, Великобритания продолжит «предоставлять независимость» народам, над которыми она пока еще непостредственно властвует и попытается косвенно продолжать властвовать над ними. Трудно осуществлять «нищенское» государство; невозможно осуществлять «нищенскую» империю. Политическая деятельность Черчилля не идет наперекор этому процессу; уход Черчилля не ускорит его. Во всяком случае, не ускорит его заметным образом.
Сталин моложе Черчилля только на три года. Если полагаться на естественные науки и на несверхестественную медицину, то и советский властелин вынужден будет сойти с арены в пятидесятые годы или, если принять во внимание т. н. «склонность грузин к долголетию» — в шестидесятые. И любой из наших современников задает себе вопрос: что произойдет в России после того, как Сталин пойдёт по пути всех смертных?
Я слышал два ответа на этот гипотетический но роковой вопрос, и как обычно, они противоречат друг другу. Один гласит: со смертью Сталина Советский Союз распадется. Второй же гласит: после смерти Сталина придет другой большевистский правитель и никаких перемен в Советской России не будет.
Авторы первого ответа ссылаются на «законы истории»; единоличная власть, утверждают они, падает с уходом диктатора. Но в то время как можно считать правильным, что в любой исторический период внешнее военное поражение приводит к падению диктатуры, нельзя сказать, что исчезнование диктатора всегда приводит к автоматическому краху диктатуры. Во всяком случае, самодержавие в Советском Союзе непохоже на все известные диктатуры в другие эпохи или в других странах. Советская власть не поставлена над «экономическим базисом» населения; она сама является хозяином этого «базиса». В качестве единственного «работадателя» русское самодержавие проникло вовсе уголки жизни народа и во все уголки жизни каждого отдельного человека. Обычные «законы истории», касающиеся диктатур, в той мере в какой они вообще существуют, не распространяются на необычное самодержавие. Нельзя, поэтому, согласиться с предположением, что в тот день, когда диктор московского радио объявит о кончине наследника Ленина, рухнет здание, воздвижение которого было начато седьмого ноября 1917 г.
Но правы ли те, кто утверждают, что после смерти Сталина «в России ничего не изменится» и что лишь кто-то другой станет «мудрейшим из людей»? Сторонники этой школы ссылаются на прецедент Ленина — Сталина. Ленин тоже был диктатором, говорят они, и что же случилось после его смерти? Были трения между наследниками в верхушке, но один взял верх и стал властелином вместо своего предшественника. То же и будет после смерти Сталина.