Долго мы в тот день не могли угомониться. Все дивились необыкновенному ленинскому взгляду. И, наверно, каждый про себя думал: «На меня, как есть, на меня глядит».
В углу кто-то тихо вздыхал:
— Жаль, шефов сегодня нет. Поглядели бы!
Кто-то отвечал еще тише:
— Скоро нам в путь-дорожку. Кто в маршевую, кто в батальон выздоравливающих, кто куда. Может, подарить портрет ребятам? Хорошая память будет.
Так и решили. Надпись на обороте портрета сделали:
«Дорогие шефы! К борьбе за дело рабочего класса будьте готовы! Помните, Ленин смотрит на вас».
Запаковали подарок, стали ждать ребят:
— Сегодня не пришли, завтра-то уж непременно явятся!
А ночью началась срочная эвакуация города: немец близко подошел.
Грузим мы банки-склянки всякие в эшелон, а сами про шефов думаем:
«Что с ними? Где они? Вот ведь досада какая!»
Но шефы свое дело знали хорошо. Когда поезд с госпиталем совсем был готов к отправке, мы услышали в темноте знакомые голоса:
— Эй, где тут наши?..
У нас отлегло от сердца. Втащили ребятишек в вагон:
— Не отпустим теперь никуда! С нами поедете.
А они в ответ:
— Не можем. Детдом грузится на соседних путях. Проститься пришли. И вот вам подарочек.
Ребята аккуратно положили что-то на холодный чугун печурки, стали молча прощаться.
Мы тоже больше ни слова не сумели сказать. Только лейтенант Поборцев, сунув под мышку кому-то из шефов заготовленный нами сверток, чуть слышно проговорил:
— А это от всех нас. На добрую память…
Они ушли. Минут через десять соседний эшелон, резко хлестнув буферами, покатился, начал набирать скорость и растаяли во мгле нечаянные искорки его паровоза.
Скоро двинулись и мы.
Поздний осенний рассвет просочился в люки нашего вагона уже где-то за Доном. Осмотрелись, развернули ребячий подарок и ахнули — перед нами был портрет Ильича, чуть поменьше нашего, в узорчатой фанерной рамке! Взгляд Ленина удивительно походил на тот, каким глядел он с уже знакомой нам фотографии — задумчивый, пристальный, неотрывный:
— Ни дать ни взять, копия с того самого!
На обороте портрета мы прочитали:
«Дорогие друзья! Желаем вам всем здоровья, новых подвигов для Родины».
В ЭТОМ ДОМЕ…
Сколько в Москве мест, связанных с Лениным! Идешь по городу, вглядываешься в его древние стены, и все чаще и чаще попадаются тебе красные гранитные плиты с неярким золотом коротких, строгих надписей.
Здесь он выступил перед рабочими Пресни, здесь провожал на фронт красноармейские части, тут вместе с москвичами носил тяжелые бревна на субботнике, тут разговаривал с комсомолом. А вот по этой земле он просто ходил по утрам, нюхал эти цветы, дышал этим воздухом.
Побродишь вот так денек-другой по московским улицам, и у тебя создастся впечатление, будто в Москве вообще нет ни одного уголка, ни одного дома, не хранящего памяти об Ильиче.
Это ощущение еще больше усилится, если поговоришь со стариками. Им известно многое такое, чего тебе никто, кроме них, не расскажет.
Разговоришься с одним, и выяснится, что он как раз и есть тот самый красноармеец, которому жал руку на Красной площади Ленин. Другой окажется участником ленинского субботника, третий до сих пор вспоминает все подробности своего разговора с Лениным в кулуарах комсомольского съезда: «Подошел ко мне Ленин и спрашивает:
— Вы, товарищ, наверное, с фронта?
— С фронта, Владимир Ильич.
— Как ваша фамилия?
— Иванов.
— Белых били, товарищ Иванов?
— Бил.
— Очень хорошо! Чем теперь заниматься намерены?
— Белых бить, Владимир Ильич!
— Прекрасно, товарищ Иванов! Ну, а потом, когда всех беляков перебьете?
— Тогда до дому, Владимир Ильич, новую жизнь строить.
— Очень правильное решение! Но для того, чтобы строить, товарищ Иванов, надо многое знать, а значит, необходимо что?
— Учиться, Владимир Ильич.
— Верно! Учиться. Учиться и еще раз учиться, это теперь главная задача. Не легкое это дело, но без учения не поднять нам страну. Ясно, товарищ Иванов?
— Ясно, Владимир Ильич.
— Справитесь, товарищ Иванов?
— Справлюсь, товарищ Ленин!»
Старик рассказывает, глаза у него блестят, становится он вдруг на полвека моложе, и хочется, чтобы он говорил и говорил еще, где-то чуть-чуть путая легенду с фактом, и у тебя не появляется ни малейшего желания остановить его и поправить. Ведь в основном-то, в главном он прав: обращаясь ко всем, Ленин, конечно, имел в виду и его, Иванова.