— Это верно, — соглашалась старуха, — мои, видать, ни к чему. А может, все-таки носит в морозные-то дни?..
И в глубине души надеялась: носит.
Вскоре деревенские парни побывали в городе. Воротились и первым делом к Дарье:
— Носит! Сами видели. Носит и похваливает. Очень, говорит, теплые. Теплее любых ангорских.
Дарья слушала парней молча, а возле самых очков ее колюче поблескивали на ранней вечерней зорьке остро отточенные стальные спицы.
Рядом на подоконнике лежали готовые варежки. Шерстяной палец одной из них торчал так, будто она уже натянута на чью-то огромную руку.
— А это кому еще, Дарья Семеновна?
— А это Ильичеву кучеру. А еще почтарю нашему. Саше-каланче. Вишь, какую тяжелую сумку с письмами таскает он по морозу-то каждый день.
…Много лет прошло с тех пор. Нет Ленина, давно нет и самой Дарьи. Другой почтальон спрямляет по утрам снежные тропки к Дарьиной деревне, но спицы, которыми вязала старуха свои бесценные подарки, живут и работают, видать, без отдыха.
Соседу нашему, герою-летчику, под самый Новый год пришла нынче от земляков посылка из деревни, что «за Можаем». Открыли фанерный ящик: варежки!
Точь-в-точь как те.
В БЕРЕЗКАХ ЗВОНИТ КОЛОКОЛ
Это произошло в самые первые годы Советской власти.
Сгорела в селе Березки церковь. Была она деревянная, старая. Сто лет мокла под дождем и снегом, сто лет сохла на ветру и солнце. Как вспыхнула — до последней щепки сгорела. А колокол даже расплавился. Круглая медная лужа от него осталась на пепелище.
Погоревали мужики, покручинились, решили письмо в Москву послать: так, мол, и так, помочь просим.
Развели чернила, раздобыли где-то листок бумаги, сели вокруг стола, а писать-то и некому — был один грамотей и тот, как на германскую ушел, пропал без вести. Новые писаря не подросли еще.
— Да и ходит ли сейчас почта? Лучше самим ехать, — сказал пастух Никодим. — Для верности прямо к Ленину пробиться надо.
— Ну, уж ты хватил, к Ленину! — засмеялись мужики.
— К нему! — настаивал пастух. — Он нашу жизнь понимает душевно. Он уважит, только подход к нему надо иметь.
— Ну, раз ты такой умный да прыткий, тебе и ехать!
— А что ж, пожалуй, — поскреб за ухом Никодим.
Не знал он тогда, какой тяжелый крест сам себе выбрал. Нелегко было до Москвы доехать. Сколько буферов согрел своим телом пастух, сколько раз отставал от поезда!
Но главные трудности ждали его уже там, в кабинете Ленина.
Переступил Никодим порог и вдруг оробел. Ленин расспрашивает его, как доехал, как дела в деревне, а Никодим вокруг главного ходит, никак не скажет об истинной причине своего появления в Кремле.
Достал пастух из туеска пресную лепешку, угощает Ленина. Ильич улыбается:
— Вкусно. Очень вкусно! Но вы все-таки признайтесь честно, зачем в такую даль приехали?
— Ежели честно, Владимир Ильич, мы к вам за колоколом. Церковь у нас сгорела…
— Вы это вполне серьезно?..
— Серьезно, Владимир Ильич. Всем народом кланяемся вам низко.
Ленин в полном недоумении встал из-за стола, развел руками и… расхохотался:
— Превосходно! Нет, это просто очаровательно! К самому завзятому безбожнику пришли просить колокол! Этого бы и сам Лев Толстой не смог выдумать!..
— Да я… да мы… Может, кто зимой с дороги собьется — ударим в набат, чтоб, значит, спасти человека, — не очень ловко оправдывался пастух, которому вся эта затея с колоколом показалась и впрямь совершенно нелепой.
Ленин мелкими шажками ходил перед Никодимом, смеялся так громко и так заразительно, что пастух, глядя на него, начал виновато и обескураженно улыбаться.
Но было ему в общем-то не до шуток.
А Ленин вдруг, будто вспомнив что-то, направился к своему столу. Когда он обернулся, на его лице от смеха одни морщинки остались:
— Дорогой товарищ Никодим, не мне вам рассказывать, в каком положении страна. Нет не только хлеба и топлива, нет и металла. Мне вот срочно надо поговорить с одним заморским господином — вторую неделю не могу соединиться: порваны все линии и нет меди на провода.
Ленин стал таким серьезным, каким пастух никогда и не думал его увидеть:
— Вам все ясно, товарищ Никодим?
— Все, Владимир Ильич.
— Ну, тогда по рукам! Извинитесь за меня в селе. Так и скажите: не дал Ленин колокола, но причина у него уважительная.
— Так и скажу, Владимир Ильич.
Вернулся Никодим в свое село, рассказал мужикам все, как было, те только головами покачали: