— Если можно, дайте, пожалуйста, чернила и ручку.
— Вот стол Василия Сергеевича. Здесь все найдете.
Мария Павловна ушла за ситцевую занавеску и тут же вернулась с высокой медной коптилкой. От зыбкого света заметались острые тени по всем стенам и уголкам маленькой, тесно заставленной комнаты.
— Садитесь и пишите.
— Благодарю вас.
Хозяйка снова вышла. Незнакомец сел за стол и, глядя в потемневшее окно, совсем уже затянувшееся изморозью, задумался.
«Вот странно, — удивилась Мария Павловна, — сказал, что спешит, а сам…»
Будто угадав ее мысли, он зашуршал бумагой, а еще через минуту поднялся, подошел к занавеске, стал прощаться:
— Я у вас тут наследил, наверно, и вообще нагрянул не ко времени.
— Что вы! — сдержанно, но учтиво ответила хозяйка. — У нас всегда люди.
— А я все-таки чувствую себя неловко, тем более что живете, как погляжу, и в тесноте, и, наверно, чуть-чуть в обиде. Сколько у вас раньше было комнат?
— Пять.
— А сейчас?
— Одна.
— Вот видите, значит, в обиде.
— Но на то есть своя причина.
— Какая же?
— Революция. Все сразу разве может наладиться? А вы как думаете?
— Признаться, я думаю примерно так же, но ведь профессор Бармин не буржуй какой-нибудь, у него же руки золотые, ему нужно много работать.
— Это верно, — вздохнула хозяйка. — Честно говоря, я на месте властей выделила бы ему комнату для работы — одну-единственную.
— Невзирая на революцию?
— Невзирая.
— Совершенно согласен с вами! И уверен, как только революция немножко разбогатеет, она не поскупится для таких людей, как товарищ Бармин!
— Вы в этом уверены?
— Совершенно уверен!
— Ну, дай вам бог доброго здоровья!
— Ручаюсь, что в бога вы не верите, — усмехнулся незнакомец, уже переступая порог.
— Это к слову. Как же все-таки мне рассказать о вашем приходе мужу?
— Расскажите все, как было: заявился в неурочный час, натащил грязи и до неприличия торопился. Но, говоря по совести, есть у меня одно смягчающее вину обстоятельство — я действительно очень занят, а в воскресенье почему-то особенно. Всего вам доброго!
— Будьте здоровы, — Мария Павловна задумчиво пожала плечами.
Василий Сергеевич возвратился в тот день гораздо позднее, чем предполагал.
Мария Павловна уже начала немножко сердиться на вечно занятого мужа. Она даже забыла сказать ему о странном посетителе.
Только утром, собираясь в клинику, профессор обнаружил у себя на столе незнакомую книжку.
— «Ленин. Великий почин»… — растерянно прочитал на обложке еще ничего не понявший Бармин. — Машенька, поди-ка сюда! Откуда это у нас?
В эту самую минуту книжка раскрылась на титульном листе, поперек которого, с угла на угол, пробежала фиолетовая прыгающая строчка:
«Дорогому товарищу Бармину на добрую память. С глубоким уважением. Автор».
— Я сама хотела спросить тебя, кто это был у нас вчера, Вася? — сказала Мария Павловна. — Что за человек такой?
— Вот именно, Машенька, ч е л о в е к! — весь вдруг засиял Бармин. — Ты же у меня умница, всегда находишь слово самое лучшее, самое точное!
Помолчал и добавил:
— Самый настоящий человек из всех, кого я встретил за свои семь десятков. Понимаешь, самый!..
Профессор взглянул на часы, крепко обнял жену и с подарком в руках заторопился к выходу. Притворив за ним широко распахнувшуюся дверь, Мария Павловна стояла в передней и слушала, как дробно и молодо стучали по гулким ступенькам лестницы его каблуки.
ПЕЛЬМЕНИ
Как-то пригласили Ленина в гости.
— Владимир Ильич, пришли бы вы к нам в воскресенье… — сказал неожиданно в конце телефонного разговора старый знакомый Ленина Николай Матвеевич Степанов. — Очень просим. У нас ничего и никого не будет. Посидим, поговорим, может, чайком побалуемся, обсудим все заветные дела. Пора бы нам и на охоту нацелиться.
Ленин согласился:
— Посидеть, помечтать часок-другой действительно не мешает. И Наденьку сагитирую. Одним словом, ждите! Только, ради бога, никаких чаев! Это твердо, слышите?
Несмотря на это строгое предупреждение, забегала, засуетилась жена Николая Матвеевича, заволновался и сам хозяин.
— Он когда-то страсть как пельмени любил. Настоящие, сибирские, морозцем сбитые. Помнишь?
— Помнить-то помню, только…
— Барахолка рядом.
— Ну и что? Серебра у нас с тобой сроду не было, а за тряпки наши ничегошеньки не дадут — одно старье.
— Что бы такое все-таки придумать? Начали Степановы вместе перебирать сундук. На самом дне его чудом сохранилась беличья муфта Веры Спиридоновны — та самая, которую подарил ей Коленька в первый год их женитьбы. Лет с тех пор прошло много, но вещь выглядела еще прилично.
Переглянулись старики, повертели муфту, понесли на Сухаревку.
Так в доме нежданно-негаданно появились мука и мясо. Для полной удачи надо было бы раздобыть еще хоть несколько капель уксуса и головку лука, а говядину провернуть через мясорубку пополам со свининой, но и так пельмени получились отменными.
Стали ждать гостей, а те как на грех запаздывали.
Николай Матвеевич каждые пять минут взбирался на подоконник, через форточку запускал руку за обе рамы, где, подвешенные в белом мешочке, погромыхивали на ветру замороженные по всем правилам пельмени.
— Настоящие, сибирские! Первый сорт!
Как раз за этим занятием и застал его Ленин.
— Эгей? Что это вы там делаете! — еще со двора крикнул Владимир Ильич.
Когда гости вошли, пельмени уже были на кухне и под тяжелой крышкой эмалированной кастрюли беззвучно перекатывались в крутом кипятке, приправленном перцем.
В давно не топленной квартире пельменный «дух» распространился мгновенно. Первым уловил его Владимир Ильич.
— Наденька, а нас с тобой, кажется, предали…
— Не предали, а решили порадовать, — из-за фанерной перегородки поправила его смущенная хозяйка.
— Нет, нет, именно предали. Мы ведь с Николаем Матвеевичем условились — никаких угощений. Если б я знал, не пришел бы, честное слово.
Владимир Ильич, натыкаясь на стулья, нервно расхаживал по тесной комнате.
— Сибирские, — торжественно возвестила Вера Спиридоновна, появившись в дверях с пышущей паром кастрюлей.
— Я уже учуял, что сибирские, но откуда? Из каких таких закромов?!
Когда на шумовку упала первая горсть пельменей и Ленин, наклонившись, увидел, что сделаны они из белой, ослепительно белой муки, он даже зажмурился и щека его перекосилась, как при зубной нестерпимой боли.
Глянув на Степановых, он сказал как-то глухо и тихо, но совершенно отчетливо:
— Ну вот что, дорогие хозяева. Сердитесь на меня или не сердитесь, я эти пельмени есть не буду. Да, да! И вам не советую. Не знаю, у кого как, а у меня они в горле застрянут. До свидания. Решение принято единогласно, — уже с порога обернулся он, крепко взял под руку Надежду Константиновну, — обжалованью не подлежит.
Утром в понедельник Ленин пришел на работу мрачный, каким его уже давно не видели. Одного за другим вызвал к себе всех товарищей, в той или иной мере ответственных за борьбу со спекуляцией. Всем надавал срочных и сверхсрочных заданий, а под конец еще строго-настрого предупредил: