— Согласен, Гэбрил. Простите, что сомневался в вас. Вижу — вы толковый малый. Давайте оформим рапорт и двинемся дальше. Мы отстаём от графика движения.
— У нас есть график? — изумился я.
— А то! — Брутс гордо вскинулся, всем видом показывая, что у него каждый малейший шаг продуман и записан.
Солнце уже клонилось к горизонту, когда наш отряд, уладив все дела, двинулся дальше к цели. Продолжать путь в темноте — не самый лучший выбор, но оставаться на ночлег в этой забытой богом дыре — чистое самоубийство. Решено было остановиться на таможенной заставе но, несмотря на сильную усталость, мы продолжили свой путь. К утру, на горизонте показался Фардинг — промежуточная цель нашего путешествия.
Глава 4,
в которой мы ищем проводника
Мы достигли окрестностей Фардинга, когда солнце уже немилосердно жарило наши макушки. На всякий случай, разделились на две группы: солдаты остались охранять имущество, а я с Брутсом, направился в город, который уже проснулся и начал энергично разгонять людские потоки словно кровь по многочисленным артериям и венам живого организма. Достаточно влиться в один такой, чтобы достичь сердца Фардинга — городской ратуши, где протирали штаны бургомистр и его шайка–лейка. Почему потребовалось топать именно туда — Брутс даже языком не пошевелил, чтобы объяснить, а лезть на рожон я посчитал в тот момент лишней тратой времени. В лучшем случае господин старший следователь утопил бы меня в потоках желчи. Мы ехали и ехали, становилось всё жарче и жарче. Раздражение, копившееся с каждой секундой, требовало выхода, поэтому я не смог всё же сдержаться и задал столь мучавший вопрос:
— Скажите, Брутс, какого лешего вы притащили нас в эту дыру?
— У вас склероз, Сухарь? Или вы забыли, что нам требуется проводник? — в манере характерной для его породы людей ответил старший следователь.
— За вами стоит целая служба королевской безопасности. Неужели нельзя было позаботиться о проводнике заранее? — заметил я.
— Вы, Гэбрил, слишком часто суете нос не в свои дела. Впрочем, не удивительно. В гражданской жизни — вы частный сыщик. А что еще можно ожидать от ищейки, копающейся в отбросках ради куска хлеба?
— Можно подумать вы у нас — святой.
— В смысле?
— Вы, тоже ищейка. Только у вас есть хозяин, а у меня — нет. И носом вы роете, дабы получить кусок хлеба от любимого хозяина. Или не любимого. В этом вся разница. Я работаю на себя, вы — на дядю, пусть даже этот 'дядя' ни кто иной, как король.
— Неудачное сравнение, Сухарь. Я работаю не столько за деньги… В большей степени за идею.
— И в чем — же ваша, так называемая 'идея'?
— Неправильно рассуждаете, сержант. Главная идея каждого верноподданного гражданина находящегося на государственной службе: это самое государство защищать и всячески пресекать различного рода инсинуации…
— Вы не на митинге, Брутс, — прервал я, пламенную речь. — Я не из тех, кто оценит ваше ораторское искусство по достоинству. Со мной надо говорить просто и коротко.
Старший следователь на минуту задумался.
— Я служу стране ради будущего…
— Ради какого будущего? — поморщился я на этот выпад. — Будущее, может закончиться, едва начавшись. А потом, про вас никто и не вспомнит. Когда портрет в траурной рамке снимут с видного места, и забросят в пыльный архив, все забудут — кто такой был старший следователь королевской безопасности — Ангер Брутс.
— Полегче, Сухарь. Не надо зарываться!
— Я говорю, что думаю. В этом моя привилегия. А вы — думаете по инструкциям, прописанным сверху. Не обижайтесь — ничего личного. Вся система государственности строится на этом.
— Знаете, Гэбрил, — произнес старший следователь. — Наверное, за это я вас и уважаю. Хотя, по тем же инструкциям, обязан арестовать.
— Не буду уточнять, за что, — смутился я. — И так догадываюсь.
— Ну, и хорошо, что сами догадываетесь. Значит, еще не совсем потеряны для государства и общества. Предлагаю, прекратить глупое разглагольствование. Нас ждут дела.
Нас и впрямь уже ждали: откуда‑то появился слуга, выразивший искренней желание помочь нам пристроить коней. Он отвёл их в конюшню, пообещав задать им овса.
Мы вошли в ратушу. Внутреннее убранство, вполне соответствовало статусу самого города. Не удивительно, что он приходил в запустение. Как говорится: 'рыба гниет с головы', и выражение это в полной мере соответствовало окружающему интерьеру. Сквозь давно немытые окна с трудом пробивались солнечные лучи, освещая свисавшие с потолка лохмотья паутины, (казалось, в них преспокойно запутается кобыла Брутса, умей она летать, словно муха). Оставшуюся мебель не принял бы и самый последний старьевщик, а о заляпанных коврах на полу лучше вообще промолчать. Я бы ни сколько не удивился, обнаружив, в одном из углов кучу пустых бутылок.