Люди, словно подброшенные электрическим током, бросились к механизмам, проверяя и готовя их к пуску. Корабль ожил, все пришло в движение. Выбрасывая тонны воды за борт, на полную мощность заработала главная осушительная помпа, за которой так ухаживал Трапезников; трещал компрессор, забирая обратно в воздухохранители сжатый воздух, стравленный в отсек во время борьбы с аварией; по переговорным трубам летели доклады о готовности боевых постов к всплытию.
- Хоть одним бы глазом глянуть на транспорты. Топим, топим, а сами не видим кого, - сквозь шум механизмов услышал я шепот Трапезникова.
- Смотреть нечего, - возражал Поедайло, - я думаю, мавр сделал свое дело, пора ему и домой. А то, знаешь, катера могут еще раз проголосовать и...
- Опять болтаете? - оборвав матросов механик, - Философствовать будете в базе. Особенно, вы, мавр.
Диалог матросов навел меня на мысль: "Что, если в самом деле пойти к тому месту, где мы торпедировали транспорт, и осмотреть район моря, обследовать его, уточнить результаты атаки, за которую нас так преследовали". Чем больше я об этом думал, тем труднее мне было отказаться от этой мысли. Расстояние до предполагаемого места поражения транспорта при всех возможных погрешностях прокладки было не более трех миль.
В центральный пост пришел Каркоцкий. Мокрая одежда прилипла к его сильному телу.
- Пробоина заделана надежно. В случае чего скорее рядом где-нибудь лопнет, чем в месте заделки, - доложил он.
- Всплывем на перископную глубину и пойдём к месту потопления транспорта, посмотрим, что там делается, - объявил я парторгу свое решение.
- Товарищ командир, - обратился механик, принимавший доклады от боевых постов, - лодка готова к всплытию.
- Как обед? Готов? - задал я неожиданный вопрос. Экипаж не завтракал и не обедал, а время уже подходило к ужину. На камбузе в срок был готов завтрак. Он остыл. Обед также остыл. Но как только кок услышал команду "Приготовиться к всплытию", у него появилась надежда, что, наконец, обратят внимание и на его пост. Он сразу же принялся за дело и поэтому мог ответить мне с некоторым самодовольством: "Обед готов!"
- Обедать! - не без удовольствия скомандовал я. - Гидроакустику еще раз прослушать горизонт.
Обедали не сходя со своих мест. Кок и его помощник быстро разнесли пищу по отсекам, выслушивая похвалы проголодавшихся подводников.
- Настоящий боевой обед, - не преминул оценить работу кока и Трапезников.
- Тинико лучше готовит, с сацебели, - не без иронии бросил кок и поспешно ушел из отсека.
- Ну ты, знаешь, не заговаривайся! - вырвалось у Трапезникова. Он, видимо, был рассержен шуткой кока.
- Тинико, насколько мне известно, женское имя. Почему же это вас обидело? - заинтересовался я. - Или это секрет?
- Не обидело, товарищ командир, но... я так... Кок... он не в свое дело лезет, - матрос густо покраснел.
Я не стал его расспрашивать, хотя упоминание о неизвестной девушке заинтересовало меня.
- Обед действительно вкусный, - я передал пустую посуду матросу, исполнявшему обязанности вестового.
- По-моему, обед обычный, - возразил Поедайло, - в приличном ресторане его бы постеснялись подавать...
- Там варят без глубинных бомб, - подхватил Трапезников, немало обрадованный новым направлением разговора.
- И без болтов, - механик вытащил из своей миски стальной болт. - Черт знает, что такое. Вызовите кока в центральный пост!
Кое-кто прыснул. Вид у механика был суровый.
- Почему борщ варите с болтами? - строго спросил механик, когда кок появился в отсеке.
- Во-от он где! - расплылся в улыбке кок. - Это же от компрессора. Вот обрадуется старшина. Он его искал, искал. Проклятой бомбой... той, которая нас чуть не утопила, как шибанет! Мы искали, искали, а он, оказывается, в кастрюле... Вот хорошо, а то компрессор проволокой повязали, работает, но...
- Какой компрессор? Какой болт? А куда он дел запасные части? Разрешите, товарищ командир, схожу посмотрю. Это же важный механизм, а они... проволокой...
- Пусть доложит старшина, зачем вам ходить. Работал же компрессор, значит, держит проволока, - возразил я, едва сдерживая смех.
- А болт чистый был, товарищ командир, я его сам только утром, во время приборки, чистил, - заговорил кок. - От него в суп грязь не могла попасть... ну, если только смазка там.
- Да, ничего себе... специя, смазка от болта, - вставил Трапезников.
- Ничего, ничего. Значит, болт пошел впрок: все говорят, что борщ хороший. А плов тоже с болтом? - взял я тарелку в руки. - Или второе блюдо уже без всякой приправы?
- Никак нет, товарищ командир. Плов во время бомбежки был закрыт. Разрешите идти? - кока, очевидно, обидел общий смех, вызванный моей шуткой.
- Вы смеетесь, а не думаете над тем, что он храбрее вас обоих, - начал молчавший все время боцман, как только кок вышел из центрального поста. Он обращался к Трапезникову и Поедайло. - Кругом рвутся бомбы, а он готовит обед. Не рассуждает, как некоторые, а делает свое дело. Не кричит: "Бомбы, бомбы", а готовит обед! Понятно?
- Да мы не зло смеемся...
- Еще бы зло смеяться! - посуровел Халилов. - Я бы вам посмеялся зло. Ишь ты! Не зло смеются. Кок у нас очень добросовестный матрос. Он поварские академии не кончал. Сам все по книжечкам разным изучает. Ты говоришь, в ресторане постеснялись бы подать, а я говорю, не постеснялись бы. Лучшего борща не приготовишь... У тебя, Поедайло, аппетита нет, ты переволновался от испуга...
- Конечно, я не храбрый! - обиделся Поедайло, - но...
- Не только ты, мы все не такие уж храбрецы, - не дал договорить боцман, мы бы лучше на свадьбе гуляли, чем зайцами бегать от бомб. Но раз надо... раз надо, так будь мужчиной, умей держать себя. Вот хитрость в чем заключается...
Боцман еще долго поучал бы матросов, но ему помешал помощник командира, который доложил мне об окончании обеда и готовности корабля к всплытию.
Оторвавшись от грунта, мы медленно пошли вверх, удифферентовывая подводную лодку.
Наконец приборы показали перископную глубину, и я смог поднять на поверхность находившийся в бездействии долгие часы перископ.
Ясный, безоблачный летний день клонился к вечеру. Солнце висело над низменным молдавским побережьем. На море был полный штиль, но поверхность моря рябило легким дуновением вечернего ветерка.
При предварительном осмотре на горизонте не было замечено ничего. Но едва я перевел окуляр перископа на "увеличение", как прямо по корме заметил два небольших буйка с яркими бело-красными вертикальными полосами. Буйки находились на небольшом расстоянии один от другого и внешне были совершенно одинаковы. "Наша могила", мелькнула мысль. Возле буйков плавали обломки деревянных предметов, куски пробки и еще что-то. По всей вероятности, глубинные бомбы с катеров попали в один из потопленных транспортов, которыми этот район был усеян довольно густо На поверхность поднялись обломки, и признаки гибели подводной лодки были налицо.
- Курс к месту потопления транспорта 336 градусов! - доложил штурман.
- Лево на борт! - скомандовал я, получив рапорт штурмана, - ложиться на 336 градусов! Подвахтенным идти отдыхать!
Часть людей ушла с боевых постов, передав свои обязанности остающимся на вахте.
На курсе 336 градусов мы проходили мимо полосатых буйков. Я дал взглянуть на них по очереди помощнику командира, боцману и матросу Трапезникову.
- Горе-топилыцики! Кишка тонка! - заметил по адресу катеров Трапезников.
- Опять бахвальство! - обрезал Халилов. - Они топильщики такие, что ты целый день был бледный, как моя бабушка после смерти. А сейчас ты храбрец! Ишь ты какой! Иди спать!
Трапезников, повинуясь приказанию, ушел из центрального поста.
- Не слишком ли много вы ругаете своего... парня? - едва не вырвалось у меня: "младшего сына", - он матрос исправный.
- Парень хороший, - боцман говорил о Трапезникове почти с отцовской нежностью, - я еще вышибу из него кое-какую дурь, и тогда увидите, какой он будет. У него еще много этой дури... а так он... лучше всех... во всяком случае очень хороший матрос.