Мы уходили на маленьком быстроходном судне. У трапа строй нарушился, сгрудились провожающие.
- Разреши абращатца к тебе, начальник! - услышал я сзади. Это говорил высокий, убеленный сединами грузин Бесо...
- Чем могу служить? Здравствуйте! - ответил я по-грузински.
- Куда идете? Можно сказать мне? - белые усы Бесо зашевелились.
- А зачем вам это знать?
- Как зачем? Должен же знать отец, куда идет жених его единственной дочери!
- Какой жених?
- Владимир...
- Какой Владимир? Их у нас три.
- Трапезников Владимир.
- Ах вот оно что! Это вашу дочь зовут Тинико?
- Да-а, Тинико, а вы ее знаете?
- Слышал о ней.
- Здравствуйте! - вырос вдруг из-за спины моего собеседника старый украинец Григорий Фомич Григоренко. Мы все знали его уже два года - с момента скандала, который учинил в его доме Поедайло.
- Жених его дочери... тоже уходит с вами? - вмешался Бесо.
- Кто же это?
- Поедайло! - не без гордости ответил Григорий Фомич.
- Поздравляю. Это хороший матрос.
- А Владимир плохой, да? - воскликнул Бесо, не на шутку встревоженный, так как Трапезникова я не похвалил.
- О присутствующих не говорят, - я показал, на Трапезникова, который, переминаясь с нош на ногу, стоял невдалеке.
- Тогда скажи мне и Фомичу, куда вы идете! - настаивал Бесо.
- Не знаю.
- Тайна, наверна. Ну, тогда скажи, далека или не далека идешь?
Убедившись, что от меня они ничего не добьются, старики простились и обняли смущенных женихов.
- Ярослав Константинович, - из толпы провожающих вынырнул Метелев, - ты что ж это? Уходишь не простившись?
- Никак нет, видишь, прощаемся, - говорил я, пожимая руку дяде Ефиму. - За нашим воспитанником Васей, дядя Ефим, прошу присмотреть. Нам не разрешили взять его с собой... А к вам он привязан, как к родному...
- Не беспокойся, он здесь дома. Смотри за своими людьми в оба, дорога, видать, у вас длинная. Будь требовательным. Молодежь есть молодежь. Иногда баловство может до беды довести... Сейчас война!
- Это он верно говорит, - подтвердил оказавшийся рядом Селиванов, - но за "малюточников" можно не беспокоиться...
- Время вышло. Ярослав Константинович, прошу на корабль, - пожимая на прощанье руку, говорил Лев Петрович.
Судно отошло от берега. На базе заиграл оркестр. Все шире и шире становилась полоса воды, отделявшая нас от остальных кораблей.
Кто-то, кажется, Терлецкий, затянул, и все подхватили популярную в то время песню: "Прощай, любимый город! Уходим завтра в море..."
- Товарищ командир! - воскликнул Цесевич. - Посмотрите на нашу "Малютку"! Это не иначе как наш Вася!
Мы все были тронуты, увидев поднятый на "Малютке" сигнал: "Прощайте, боевые друзья! Счастливого плавания!"
Я стоял у борта. Подошел Свиридов и рассказал, что накануне ночью он видел, как старшина Терлецкий, думая, что его никто не видит, долго стоял возле торпедного аппарата, потом наклонился и прижался к нему щекой.
- А как вы там ночью очутились? - спросил я. Оказывается, Свиридов зашел ночью в отсек, чтобы положить в торпедный аппарат записку своему неизвестному преемнику.
- Я писал, что для наших аппаратов... манжеты перепускных атмосферных клапанов надо менять раз в месяц, хотя обычно их меняют раз в три месяца. У нас же так нельзя. Потом писал, что особенно нужно следить за нажимными блок-коробками. Иногда они отходят, что может привести к срыву выстрела. А после выстрела нужно проследить за посадкой боевых клапанов...
- И длинное у вас получилось письмо?
- Четыре страницы. Но иначе нельзя, товарищ командир! В инструкциях этого нет, а придет новый человек...
- Не спорю, - согласился я. - Думаю, что ваш преемник будет доволен.
Позже я узнал, что такие же записки были оставлены и в дизельном отсеке, и у электромоторов, и почти у каждого из многочисленных аппаратов и приборов подводной лодки.
Во флотском экипаже, куда мы прибыли, было шумно и людно. Оказалось, что по срочному вызову сюда прибыли экипажи нескольких миноносцев, крейсера и подводной лодки "Щука". Всего около двух тысяч человек.
Командир базы сообщил, что мне поручено срочно сформировать железнодорожный эшелон, который должен доставить черноморцев в Мурманск. Начальником эшелона назначался я.
По совету командира базы я установил на время следования эшелона жесткий порядок: без моего ведома никому не разрешалось выходить на остановках, переходить из вагона в вагон, покупать на станциях продовольствие.
В тот же день поздно вечером эшелон вышел со станции Поти.
В Туапсе нас ждали первые неприятности.
- Мост через реку Пшиш взорван. Ведутся работы по восстановлению. Вам придется задержаться, - доложил мне комендант вокзала. По его словам, до 22 марта нельзя было и думать о продолжении пути.
Узнав, что в Туапсе находится начальник дороги, я обратился к нему с просьбой поскорее закончить ремонт моста, потому что наш эшелон имеет срочное назначение.
- Молодой человек, - ответил он мне, - я понимаю вас, и меня не нужно убеждать. Поверьте, что есть составы с более срочным назначением, чем ваш.
Перспектива длительной задержки не на шутку испугала меня.
Посоветовавшись с офицерами, следовавшими в нашем эшелоне, я решил использовать личный состав эшелона на работах по восстановлению моста. Начальник дорога, которому я предложил это, не стал возражать.
Начальник строительства сообщил мне, что восстановлению моста придается огромное значение и что он каждые три часа докладывает о ходе работ по прямому проводу в Москву.
Весь личный состав эшелона был разбит на три смены. Во главе каждой смены стояли офицеры-подводники. Смены в свою очередь делились на группы по двадцать пять человек в каждой.
Уже через час после нашего прибытия в район строительства моста работа закипела.
- Поворачивайся, черноморская медуза, видишь, мы отстали, - шутливо бранил загорелый детина щуплого матроса-подводника Сахарова, тянувшего вместе с ним вагонетку, груженную битым камнем.
- Пощадите его, - заступился оказавшийся здесь начальник строительства, он ведь намного слабее вас.
- Он моим начальником назначен, значит, не должен отставать. У нас, у куниковцев, такой закон, - возразил здоровяк, вытирая пот.
Куниковцами называли матросов, воевавших в морской пехоте под командованием Цезаря Куникова и прославившихся в горячих схватках с врагом.
- Я хорошо помню Куникова, - неожиданно сказал начальник строительства, это был действительно необыкновенной храбрости человек!
Здоровяк-матрос остановил свою вагонетку и уставился на начальника строительства.
- Припоминаю. Вы у нас в гостях были. Я с Куниковым с первого дня войны сражался...
- В Новороссийске? - заинтересовался начальник строительства.
- Да, я вас еще до автомобиля провожал, помните? Остапчук моя фамилия...
- Как же, разве можно забыть! Вы ведь тогда всех нас спасли, - и он сильно сжал руку матроса.
- Начались воспоминания...
- К "бате" я попал с крейсера "Красный Кавказ", где служил комендором, рассказал моряк, - пришлось воевать на сухопутье... Но ничего, поработали мы и на берегу...
- Нас называешь медузами, - не мог забыть свою обиду Сахаров, - а сам-то ты, оказывается, глухарь. Глухарями на войне называли артиллеристов. Я ходил по строительной площадке, приглядываясь к работающим матросам.
- Как работается, орлы? - спросил я, подойдя к группе матросов.
- Нормально, товарищ капитан третьего ранга, - ответило сразу несколько голосов.
- Работать лучше, чем ждать торпеду от ваших коллег-подводников, - сострил кто-то.
- Или глубинную бомбу от ваших коллег-надводников, - добавил другой.
Матросы шутили, балагурили...
Работы не прекращались круглые сутки... И через шесть дней наш эшелон первым прошел по восстановленному мосту. Железная дорога Армавир - Туапсе вступила в строй на три дня раньше срока. Мы были горды тем, что в нее вложена частичка и нашего труда.