— Рути, мы все тут за тебя испереживались.
— Интересно, почему?
Он шмыгает курносым своим носом.
— Есть тут у нас один человек… тебе было бы очень полезно с ним побеседовать.
— Да ну? И кто же это?
— Короче, хотим удостовериться, что тебя не занесло куда-нибудь… не в ту колею.
Я стискиваю зубы:
— Не в ту колею?
О г-господи! Мне бы промолчать, пусть бы и дальше нес всякую муру, но я сорвалась:
— Значит, тебе точно известно, какая колея — та? Вот обрадовал, дядюшка, да пошли вы все на фиг!
Они с отцом разом упрямо прищуриваются: не глаза, а поросячьи щелочки.
— Рут, с тобой только поговорят.
— Это нечестно, папа, кто так делает? Короче, я забираю твою «тойоту», доеду на ней, куда нужно, а потом продам.
Они ржут. Я тоже. Но мне, если честно, не до смеха: такое чувство, что это — совершенно чужие люди и они презирают меня, как какую-то убогую дурочку. От страха к глазам подступают слезы, я твержу отцу, что должна уехать, должна. Все мое тело, каждая клеточка вопит: беги отсюда!
Беги. Скорее. Но куда бежать и что делать? Что?! Я все еще стою как столб на месте, а рядом уже хлопают дверцы машины. Оттуда вылезают Ивонна, Тодди, Фабио, какой-то дядька, а последним выползает Робби. Они пересекают лужайку, у всех улыбки — до ушей. А до дома — всего несколько метров, ключи от «тойоты» должны быть где-то возле отцовского одра (ха-ха-ха!), скорее всего, на самой кровати. Проверяю взглядом окно: все еще открыто. «Действуй», — вспоминаю я.
Я бегу. Папа кидается вслед за мной. Вот уже одна моя коленка на подоконнике, я пытаюсь подтянуться. Но чувствую, как отец вцепляется мне в спину… Я резко отталкиваю его, тогда он хватает меня за ногу и за край сари, я падаю на него, потом оба мы падаем на землю, суча руками и ногами, как какие-то букашки.
— Снимай, к черту, это тряпье, эту поганую простыню, девочка! — орет он.
Мы, яростно сцепившись, катаемся по земле.
— Как ты смеешь! — воплю я. Он рычит в ответ.
Ч-черт, мы точно два барана! Я уже почти выдохлась, сейчас он положит меня на лопатки. Но ничего подобного, вместо этого он пытается развернуть мое сари.
— Ч-черт! Да прекрати же наконец! Отпусти меня, папа!
Ну как же, отпустит он! Он… он сам начинает в него заворачиваться! Нет, я не могу допустить подобного унижения!
— Ты останешься здесь, на ферме, и все-е-е выслушаешь.
Я рычу и снова падаю на землю. Билл-Билл похлопывает моего развоевавшегося папулю (тоже мне Рэмбо!) по плечу:
— Тпру, Гилли, тпру, ты не очень-то гони, давай лучше подождем мистера Уотерса.
Билл-Билл зажигает сигарету, папа тут же ее у него выхватывает.
— Да, давай подождем, девочка, он объяснит тебе, что к чему. Он не хуже тебя во всех этих тонкостях разбирается. Он тоже умный. Вы с ним найдете общий язык.
Я снова тяну к себе сари, Билл-Билл осторожно придерживает ткань, заставляя отца медленно-медленно поворачиваться. Я так напсиховалась, что не в состоянии с ними препираться, мне бы только спасти мое сари.
Подходят остальные, окружают.
— Мы любим тебя, Рути. Поэтому мы все здесь собрались, только ради тебя.
Я не смотрю на них, я обертываю вокруг себя сари, бережно поправляю каждую складочку, воркую над ними, чуть ли не урчу — короче, тихо радуюсь.
— Мы так любим тебя, Рут.
О г-господи! Как же они достали меня этой своей любовью! Внезапно мой желудок сводит судорогой, меня снова мутит, а живот твердый, как крикетный шар, как бейсбольный мяч, нет, точнее, как яйцо эму.
4
Да, и эта ее манера — так сосредоточенно, никого вокруг не замечая, прилаживать на себе сари, виток к витку, ровно-ровно, и эта манера страшно меня растрогала. Далеко не каждый смог бы не растеряться в такой ситуации, когда на тебя все глазеют как на чучело. Чтобы мгновенно выбрать нужный стиль поведения, требуется ум. Или чутье. Неизвестно, что больше. Пока я пытался определить, что же больше требуется, Рут подняла голову. И вроде бы не было никакой угрозы. Ни в ее взгляде, ни (само собой) в моем. Но что-то все-таки заставило меня опустить глаза, снова перевести их на ее любовно расправляющие тонкий хлопок пальчики.
…Это была первая ее победа. Мы все обступили ее кругом, готовые накинуться. А она как персик на ветке, который отнюдь не жаждет попасть в чьи-то назойливые руки. Да, такой она передо мной предстала, вся розово-золотистая, не желающая ничьей опеки. Я сразу почувствовал, что она уже привыкла сражаться, что она с малых лет сражается за свою независимость, и заранее начал искать слабину в обороне.