— Посмотри, твоя ровесница, и тоже, наверное, любит пошутить… в твоей норке как в кратере вулкана…
Он набрасывается на меня и целует-целует мое лицо, лаская кожу языком.
— Ну ты, старая лесбиянка, не смей меня лизать. Какая ты приставучая, фу, тебе еще не надоело?
Он грубо стискивает меня в объятьях и целует взасос, то втягивая мои губы, то резко их отпуская.
— Ты чертовка, Рут, ну давай же… — Он продолжает терзать меня поцелуями.
— О-ой. — Я вытираю губы, к ним больно прикоснуться. — Нет уж, давай себе сам, больше тебе рассчитывать не на кого.
Я отхожу и с обиженным видом бреду к диванчику. Он бредет за мной следом, к креслу, плюхается, потом игриво раскачивает ступней мою ногу.
— Я тоже был когда-то молод и недурен собой, уверен, что произвел бы на тебя впечатление.
— Меня тогда еще не было на свете, — напоминаю я.
Мы глядим друг на друга. Я — на свое творение. Он — на свое. Действительно, хватит… Я вскакиваю, и он не успевает меня остановить. Выбегаю наружу, хлопнув дверью. Сзади слышится глухой топот, Пи Джей распахивает дверь, а я — тут, на пороге, стою и смотрю на него, глаза в глаза. Он скрещивает на груди руки и смиренно опускает голову.
— Хи-хи-хи, — ехидно хохочу я, — я выиграла, я. Я — первая, я победила. — Я колочу кулаками по его скрещенным ладоням. — Эге-гей!
— Да, ты выиграла, Рут.
— ЭГЕ-ГЕ-ГЕЙ! — Мои ноги сами начинают отплясывать победный танец. Прыг-скок, я подпрыгиваю и ношусь по кругу, я кружусь и бью в ладоши. Из моего горла вырываются надсадные, торжествующие вопли и бессмысленные, вполне идиотские, слова и фразы:
— Да-да-да! По-бе-да! Ну, кто ты такой? — кричу я Пи Джею. — Быстренько отвечай!
— Я грязный слюнявый старикашка.
Он подходит ко мне, улыбаясь. Он обнимает меня за талию — и вот мы уже вдвоем скачем и кружимся… кружимся и скачем, долго, до полного изнеможения. Я еле дышу, часто-часто, как пес.
— Боже! Вот бы сейчас сюда моих друзей, вот бы смеху было, так весело, просто супер. О-ох, ха-ха-ха, хааа, о-о-ох, не могу… Ну а… — Мы оба умолкаем, я хлопаю его по плечу. — Ну а что ты скажешь обо мне, Пи Джей? Кто такая — я?
Спросив, вдруг начинаю здорово волноваться. Пи Джей тоже сразу перестает смеяться и оценивающе на меня смотрит. Ужасно, ужасное состояние… А он все молчит, все смотрит, я нервно почесываю голову.
— Ну?
— Можно, я напишу это на твоем лобике?
— Зачем?
— Боюсь, если я просто скажу, ты будешь сильно разочарована.
Он находит в кухне шариковую ручку, но она почти не пишет. Я хохочу, наблюдая, как он, свирепо рыча, пытается ее расписать — на каком-то пакете. И вот с моего лба убирают волосы, и через миг острый кончик вдавливается в кожу. Четыре буквы… все? Нет, еще шесть. И еще несколько раз их обводит, все десять буковок.
— Что-то ужасное? Да?
— Теперь ты погоди, это сюрприз.
Он ведет меня в спальню. В нашу спальню, в ту, где мы с ним спали. Меня вдруг охватывает такой страх, что я упираюсь и замедляю шаг.
— Действительно что-то ужасное?
— Да нет же…
Я смотрюсь в зеркало, но в нем все буквы, естественно, перевернуты задом наперед.
— Здорово, конечно, но что эти каракули значат? — Я, прищурившись, пытаюсь разобрать: — БУ-У-Д… Будда?!
Он меня отвлекает, щекочет, нарочно. Знает, что мне действительно не терпится прочесть… Б-у-д… дь. Будь…
Пи Джей протягивает мне пудреницу, и я, вытянув по-журавлиному шею, какое-то время ловлю отражение своего отражения. Ес-с-сть!
— Будь ДОБ-РЕЙ. Будь добрей… Что? Так, по-твоему, я не добрая?
— По-моему, не очень.
Мы оба смотрим в большое зеркало на непривычно пятящиеся буквы. Там, в зазеркалье, мы почему-то больше подходим друг другу: размалеванный трансвестит и его пленница.
— Но я же просила сказать, кто я такая. Ради бога, теперь мне как-то неуютно. Написал бы честно: «ЗЛЮКА». Почему ты этого не сделал?
Я обвожу буквы кончиками пальцев.
— Нашла из-за чего грустить, успокойся, Рут.
Но я не могу успокоиться, я начинаю метаться по холлу, бормоча:
— Ты прав, абсолютно прав. Быть добрей. Это самое главное. Спасибо, очень тебе благодарна. Ведь это действительно самое главное, правда? Доброта. И далай-лама тоже об этом говорит: «Доброта — вот моя религия». Или, по-твоему, это слишком примитивно и он обязан говорить что-то более заумное? Ну, признавайся…