Я падаю на кушетку, сижу, опустив голову и плечи. Пи Джей подходит к креслу, шурша подолом, усаживается, широко раскинув ноги, так что все видно. Я подавлена, я в полной прострации, мысли — одна мрачней другой.
— А знаешь, чего я действительно боюсь?
— Чего?
— А ты никому не скажешь?
— Никому.
Я смотрю на него, слышу собственный долгий вздох: это я собираюсь с силами, чтобы признаться…
— Я боюсь…
— Да-да?
— Гм… я боюсь, что, несмотря на все эти мои роковые чувства, человек я на самом деле бессердечный.
Он усмехается, пожирая меня глазами.
— Что ты на это скажешь?
— Что скажу? — Обеими пятернями ерошит волосы. — Я так рассчитывал на твою бессердечность, так надеялся, что ты как следует меня помучаешь. Доставь себе такое удовольствие, а? Садисточка ты моя…
18
Мы в спальне, я лежу на кровати. Рут на коленках стоит рядом и колотит меня в грудь, бум-бум. БУМ! Я ловлю ладонью ее грудь, нет, это ей не нравится, она с досадой отпихивает мою руку, чтобы не мешал ей колотить.
— Рут, ты бы полегче.
— Не хочу полегче, хочу, наоборот, побольнее.
— Чтобы я стонал.
— Да, обязательно!
Я целую ее в шею, Рут не отстраняется, но и никак не реагирует на прикосновение моих губ. Я снова целую, опять никакого внимания, насупившись, что-то обдумывает, прислушивается к себе.
— Я не шучу. Ты же сам сказал, что я никому никогда себя не подарю.
Она откидывается на подушки, тяжело дыша от обиды, почти всхлипывая. Я целую ее в плечо и мысленно приговариваю: «Милая ты моя, сказанное вчера отнюдь не всегда справедливо сегодня». Я понимаю, что подобная фраза, скорее всего, будет воспринята ею как очередная затасканная прописная истина. И все-таки, старый дурак, не могу удержаться, произношу ее вслух, напоминаю, что слова не всегда адекватны истине.
— О-о-о, нет, не надо, не надо все снова… — бормочет она, я так ее рассердил, что она даже на меня не ругается.
Соорудив из скомканной простыни нечто вроде заборчика, отгораживается.
— Ну, так вот. — Она упруго выгибает спину. — Я все-таки хотела кое-что спросить и услышать слова, по возможности близкие к истине.
— Ладно, слушаю и повинуюсь.
— Я хочу узнать… я тебе хотя бы нравлюсь?
М-да, вопрос коварный, от моего ответа зависят дальнейшее развитие событий: будет она заниматься со мной любовью или нет. Выжидает… ждет моего крушения, как я сейчас рухну вниз, и взгляд совершенно невозмутимый, такой, что берегись… Ее прямолинейность вызывает у меня досаду. Знает, чертовка, что загнала меня в угол, знает, как я хочу ее. А если я сейчас начну городить всякую банальщину, врать, мне наверняка откажут в высочайшей милости, никаких любовных забав.
— Бесспорно, ты прелесть, Рут, и у тебя есть много восхитительных качеств.
— Так нравлюсь я тебе или нет?
Она принимает воинственную позу: руки скрещены на груди, взгляд угрожающе-пристальный, попробуй тут пооткровенничай…
— Сам не знаю, но мне нравится, что ты такая храбрая.
— Что да, то да, — соглашается она, ей и самой нравится ее храбрость.
Беру ее ладонь и, осторожно помассировав, начинаю целовать каждый пальчик. Это доставляет ей удовольствие, Рут сама протягивает мне руку, и я массирую все выше и выше, и вот уже нежно поглаживаю ее грудь. Приподнявшись, подлезаю под простынный «заборчик», осыпаю поцелуями все ее тело, прижимаясь все крепче. Рут лезет мне под юбку, и ее пальцы обхватывают мой истомившийся член. Лепечет, что в ее вкусе как раз такие «крепыши», и шаловливо его похлопывает. Потом говорит, что ей хочется, чтобы была полная темнота, абсолютная, если я не против.
— Хорошо, — в ту же секунду соглашаюсь я, все мое тело сведено предвкушением, сердце блаженно ноет. Мне приказано притвориться незнакомцем, который все время молчит, и чтобы ни слова. Зачем, почему — никаких объяснений, но инстинктивно понимаю, что главная моя задача — подчиняться.
Еще несколько минут уходит на создание требуемой обстановки. Мне приходится лезть на подоконник и прилаживать поверх жалюзи два одеяла, еще одно расстелить на полу, загородив дверную щель, и, наконец, свернуть плотный шарик из бумаги, чтобы заткнуть им замочную скважину. И действительно, наступила кромешная тьма. Такая, что бесполезно даже напрягать глаза, чтобы хоть что-то разглядеть. Протянув руку, натыкаюсь на ногу Рут и, обхватив ее обеими руками, двигаюсь выше, к бедрам, и вот наконец-то… она… я накрываю ладонью этот теплый, упругий холмик, я зарываюсь пальцами в эти шелковистые, чуть пружинящие, похожие на тонкую проволоку, завитки, я топорщу их, и приглаживаю, и приказываю своим пальцам не спешить, не вторгаться сразу внутрь, а когда они все-таки находят желанное устье, я двигаюсь не вглубь, а вдоль, нежно расправляя и лаская влажные набухшие складки, и еще немного дальше… я чуть-чуть раздвигаю ягодицы, массирую кожу вокруг ямки, и иду вспять… и все еще не пускаю свои пальцы внутрь… нет. А когда наклоняюсь, чтобы все там зацеловать, даже не вижу, куда тянутся мои губы…