— Я уж думал, что схватят нашего казначея, — заключил Андроник.
— В мастерскую вбежал, пот с него градом, — добавил Чуев. — В это время я там находился. Спрятал его, а потом сбрил ему бороду и усы.
— Думаешь, не узнают? — поинтересовался Сергей.
— И даже знакомый не сразу признает. Но на всякий случай к Хруцкому отвел его. Тот пекарем к себе зачислил.
Во время ужина нежданно-негаданно явился Григорий Юрченков. Друзья кинулись к нему.
— Мы уж беспокоились о тебе, — пожимая ему руку, проговорил Чуев. — Расскажи нам, что на станции, в Исакогорке, было.
— Печальное дело, товарищи, — помрачнев, ответил Григорий и замолчал. Потом сказал, что архангельский советский полк, видимо, умышленно был вывезен из города и стоял в Исакогорке в эшелонах. Когда распространился слух, что англичане, взяв Онегу, будто бы уже где-то в районе Обозерской перерезали железную дорогу, полк поддался панике и без приказа оставил станцию. Губвоенком Зенькович остался в телеграфной. Он сам работал на ключе, передавал все Кедрову. Один машинист-предатель умчался на паровозе в Архангельск и доставил в Исакогорку белогвардейский отряд, с помощью которого и схватили Зеньковича.
— Говорят, стучал на «морзе» до последней минуты. Офицеры уже наставили на него наганы, а он все передает... На станции и расстреляли его, а тело бросили в Двину. — Потом Григорий добавил: — Теперь и Ленин и Кедров знают о нашем положении.
Долго молчали. Потом Юрченков рассказывал, как в Исакогорку ворвался пеший красноармейский отряд под командованием Эйдука («Значит, его именем Потапов хотел заманить Кедрова в ловушку, посылая фальшивую телеграмму», — догадался Сергей), но не удержался — сильно обстреливали дальнобойные пушки и бомбили с гидропланов.
— Почему же Кедров с эшелонами не двигался? — спросил Сергей.
— Двигался он и паникеров повернул назад. Но где-то за Исакогоркой противник успел разобрать путь.
— Какая обида! — простонал Сергей. — Ведь верст десять оставалось. Может, еще пробьется?
— Неизвестно. Телеграф на станции молчит.
Никто в Архангельске не знал, что связь с кедровскими эшелонами потеряла и Москва. Это беспокоило Ленина. Он неоднократно связывался по телефону с Вологдой и в телеграмме губисполкому указал: «Прошу строго следить за связью со станциями по пути к Архангельску, ежедневно сообщать, с какой последней станцией есть связь. Поддерживайте регулярнейшую связь с нами и извещайте меня подробнее»[1].
Создавалось впечатление, что интервенты захватили эшелоны Кедрова и развивают наступление по железной дороге и Северной Двине. Лишь сутки спустя Кедров появился на проводе. Его войска отошли до станции Обозерская, где возводили укрепления. О положении на речном участке он ничего сказать не мог. А как раз это больше всего и беспокоило Ленина, отлично понимавшего, что интервенты, располагая флотом, могли пройти по Северной Двине на соединение с восточной контрреволюцией.
Перед сном Закемовский вдруг предложил Юрченкову работать в подполье — в Маймаксе. Григорий ответил сдержанно:
— Газету с обращением комитета прочел. На Маймаксе я и до этого малярничал, друзей заимел. Так что порадок! — Юрченков, белорус по национальности, некоторые слова выговаривал по-своему.
На следующий день жители Архангельска увидели, что на здании бывшего губисполкома остался один трехцветный флаг.
«Наверняка Теснанов сработал», — подумал Закемовский и отправился к нему. Поспешно вошел в его кабинет и, здороваясь, начал было хвалить за содеянное, но Карл Иоганнович перебил его.
— Это заслуга генерала Пуля.
— Как?
— А вот убедись, — Теснанов подал листок с распоряжением интервентов о снятии красного флага.
— Здорово! — усмехнулся Закемовский.
— Был я в губпрофсовете, — сказал Теснанов. — Там ведь одни меньшевики. Обескуражены. У них секретаря совета Диатоловича арестовали.
— Рьяного защитника западной демократии?! Выпустят, Карл Иоганнович. Разглядят своего и выпустят.
— Не знаю. Теперь они валят вину на большевиков, распространивших «Архангельскую правду» с призывом бороться в подполье. Дескать, не будь этого, союзники не прибегли бы к крутым мерам. Хорошо, что генерал Пуль еще одну пощечину «правительству» Чайковского дал: военным комендантом города назначил не русского, а французского полковника Донопа.