— Верно, Саня, — сказал Сапрыгин. — Пропуска и паспорта, Сергей, получай с максимальной осторожностью, чтобы никакую тень на ребят не бросить. Думаю, одной явочной квартирой у Матисон ограничиваться нельзя. Есть договоренность с Хруцким. У него очень удобно. Как полагаете?
С этим согласились. Владелец пекарни Хруцкий уже помогает подполью. Дал убежище активисту Семену Грудину, готов принимать листовки, доставляемые с советской территории.
Перешли к делам формируемого полка добровольцев. Пока в нем лишь рота. Никакие призывы и обещания интервентов не подействовали — приток добровольцев прекратился. Наверно, новый главнокомандующий что-то предпримет. Солдаты распропагандированы. Одновременно возрастает нажим со стороны офицерства. Обстановка накаляется.
— Есть полная уверенность, что рота воевать не будет, — сообщил Закемовский мнение Склепина.
Возвращался он домой поздно, не боясь патруля: в кармане лежал ночной пропуск. За лицо хватал резковатый ветерок, дохнувший с Ледовитого океана. Это — борей, предвестник зимы. Сергей вспомнил строки:
Кажется, Державин написал. Но мысль тут же опять переключилась на дела, пережитые за этот длинный день.
...От генерала Пуля новый главнокомандующий союзными силами на Севере генерал Айронсайд принял дела в безотрадном состоянии. Собственно, для него это не явилось неожиданностью: еще в Англии военный министр Черчилль откровенно сказал ему, что генерал Пуль не оправдал возлагавшихся на него надежд, провалил стратегический план интервенции на севере России.
Айронсайд убедился, что на основных направлениях — Северодвинском, Вологодском и Петрозаводском, где рассчитывали достичь намеченной цели в две-три недели, войска союзников оказались в тупике, получив ряд мощных контрударов от красных.
Айронсайд считал, что его предшественник даже не понял, что именно это и явилось причиной снятия его с поста. Сдавая дела, Пуль не сделал военного анализа создавшейся обстановки, не вскрыл причин, ее обусловивших. Зато пространно распространялся по второстепенным вопросам, почему-то выпятил обвинение в адрес контрразведки, которая будто бы недооценила опасность большевистской пропаганды, в то время как он, генерал Пуль, это увидел сразу же при высадке войск. Надо быть слепым, считал он, чтобы этого не видеть. Убегая из Архангельска, большевики, дескать, не зря опубликовали заявление, в котором открыто сказали, что их комитет остается и будет действовать.
Он был уверен, что его грозный приказ только из-за слабой поддержки со стороны контрразведки не дал нужного результата, ибо против интервентов и добровольцев действуют тайные силы.
— Посмотрите, вот донесение французского полковника де Граве с Онежского участка, — подал Пуль листок своему преемнику.
Тот пробежал его глазами. Растерянность французского полковника налицо, на то и следовало бы ему указать, а Пуль обвиняет в неповоротливости контрразведку.
В общем, о чем бы ни заговорил Пуль, везде у него козел отпущения контрразведка. И вместе с тем испуг перед большевистской агитацией, которая представляется ему в образе какого-то всесильного дьявола. В этом направлении он развивал и свои нравоучения: «Обратите внимание на пропаганду большевиков с первых шагов». Хорошенькое дело, главнокомандующему заниматься пропагандой! А кто же станет бить большевиков на фронте? Разве это не главная наша задача? Надо «задушить большевистского младенца в его колыбели» — так образно и, по мнению Айронсайда, совершенно правильно выразился Черчилль.
Айронсайд поглядел на часы: время приближалось к двенадцати, скоро смотр, на который пригласил его командующий русскими войсками полковник Дуров. На площади Айронсайда встретил дежурный офицер и, сопроводив на трибуну, доложил, что полковник занят приготовлениями. Айронсайд недовольно сдвинул брови: по меньшей мере неуважение проявил этот русский командующий. Вид на площадь с собором несколько успокоил, и он, прохаживаясь по трибуне, стал повторять несколько фраз по-русски, чтобы щегольнуть перед солдатами.
А полковник Дуров в эти минуты был охвачен смешанным чувством тревоги и негодования. Он бы встретил Айронсайда, как положено, у трибуны, но в последний момент вбежал взволнованный начальник штаба полковник Самарин: рота отказалась идти на парад! «Не хотим подчиняться приказам иностранцев», — заявили солдаты. Скандал. Надо было любой ценой успокоить, уговорить солдат, а потом уж разбираться. Начальник штаба побежал к роте с самыми теплыми словами. Ничего не помогло. В ответ слышал лишь одно: «Под команду иноземца не пойдем».