Печатали Закемовский и Юрченков довольно долго. Поначалу легкая на ходу, «Бостонка» скоро утомляла. Может, оттого, что после каждого оттиска приходилось останавливаться, чтобы уменьшить гул, создаваемый движущимися талерами. Ведь по соседству — полицейский участок.
Оставалось еще с тысячу экземпляров, когда услышали, что по лестнице кто-то поднимается. Печатники затихли. Юрченков схватил железный ломик. Закемовский с наганом кинулся к оконцу. И тотчас успокоил: свои.
Вошел Склепин. Встретили его весело:
— Нашего полку прибыло! Давай-ка погрейся, Иван Михайлович.
Склепин снял шинель, не спеша расправил усы, освобождая их от льдинок, осуждающе сказал:
— У вас и охраны никакой не выставлено.
— Считаем хуже, когда человек там будет торчать, — пояснил Закемовский. — Решили так: если кто из полицейских проявит любопытство и пожалует к нам, прикончить «гостя» и сматываться.
Склепин усмехнулся и, приложив листок бумаги к набору, подал на себя рукоятку. Работал он плавно и расчетливо. Обеими руками подхватывал чистый листок из стопки, клал на талер, тискал и вынимал.
Первая печатная листовка, которую с нетерпением ждали распространители, вышла в свет.
Взяла несколько экземпляров и Эмилия. Вынесла корзину с остатками пищи к помойке и медленно возвращалась в дом. Поджидала Черепанова, ежась от мороза, который после жаркой прачечной казался особенно сильным.
— На дне корзины листовки, — тихо сказала она, когда тот приблизился. — Познакомьте свою группу и раздайте в тюрьме.
Она нырнула в свой полуподвал, думая о том, как много скажет листовка пленным. На днях Черепанов говорил ей, что люди помышляют о побеге. Хотели сорганизоваться, но тюремные начальники часто меняют состав группы, оставляя его за старшего. Ему хочется возглавить побег. Эмилия обещала дать адреса, где беглецы могут укрыться. Пусть только Черепанов скажет, когда все будет готово. Причем побег лучше совершить не отсюда, а с улицы, когда их поведет солдат из тюремной охраны.
Так посоветовал Теснанов, понимая, что побег трех-четырех пленных может разрушить связи с американской командой, поскольку ее наверняка накажут.
Карла Иоганновича пригласил к себе председатель губпрофсовета Бечин. Обычно он сам заходит к своему заместителю или секретарю Цейтлину. Теснанов при этом ухмыляется: играет председатель в демократию...
В кабинете председателя Теснанов увидел Цейтлина, занявшего место Диатоловича, умершего в тюрьме. Догадался, что предстоит не служебный разговор. И не ошибся. Бечин заговорил о предстоящем празднике — второй годовщине Февральской революции. Меньшевики намечают провести митинг.
— Вы будете участвовать? — спросил Бечин.
Было ясно, что под «вы» подразумеваются большевики. Скрывать пет смысла: и Бечин и Цейтлин хорошо знали почти всех большевиков.
— Посоветуюсь. Но мне кажется, митинг — это самоубийство.
— Ну, не надо так громко, — сказал Бечин.
А Цейтлин объяснил:
— Это будет не подпольный митинг, мы получили разрешение властей.
Бечин протянул несколько исписанных листков:
— Предлагаем проект листовки к празднику.
Теснанов взял листок для обсуждения.
В тот же день в чайной, где обычно встречались члены комитета, он сообщил о предложении меньшевиков. Решили на митинг пойти, но не выступать. Меньшевистскую листовку отвергли — чересчур велика и расплывчата. Петров и Сапрыгин уже написали текст своей листовки, призывавшей быть готовыми к восстанию, но не начинать его без сигнала.
Дружно стекались люди на судостроительный завод, где был назначен митинг. Теснанов на глазок определил: не меньше тысячи человек собралось. Только организаторов почему-то нет.
Вышедший на трибуну Цейтлин объявил, что ораторы участвуют в земском городском совещании, они вот-вот прибудут и обо всем доложат рабочим. Еще в сентябре прошлого года образовался стачечный комитет во главе с Виктором Тищенко. В прошлом матрос, участник революционного движения, он стал работником типографии. Рабочие бастовали еще несколько месяцев. «За легальное существование рабочих профсоюзов!», «За возвращение всех арестованных!», «За ликвидацию тюремных застенков!» — под такими лозунгами развернулось рабочее движение в условиях интервенции.
Сам Чайковский оказался между молотом и наковальней. С одной стороны, как народный социалист, он пытался играть в демократию, с другой — надо было выполнять требование хозяев. И вот сегодня собрал руководителей профсоюзов и стачкома, чтобы положить конец забастовкам.