Чутко спавшая Аня услышала троекратный стук в дверь и, накинув халатик, мигом выскочила в сени. Знала: это его сигнал! Впустила и повисла у пего на шее, не ощущая холода полушубка. На руках он внес ее в комнату. Разговаривали, не зажигая огня. Сколько всего накопилось за эти бурные дни! Но самое главное — теперь они отправятся вместе, она была в этом уверена. И тут же сказала ему о своем решении, прижав головку к его груди. Нежно гладивший ее подстриженные под кружок волосы, Макар замер и не отвечал на ее слова. Аня испугалась.
— Ты не хочешь? Но все равно пойду с тобой... Я хочу быть там, где ты! — зашептала она, и шепот ее походил на крик.
— Аня, милая моя Аня! Я очень хочу этого, потому что сильно люблю тебя. Ты была со мной, когда я ходил за линию фронта, ты будешь в моем сердце всегда, но... — Он замолчал, подбирая слова, потом взял ее руки в свои и заговорил о том, что она — единственный член комитета вне подозрений. Стало быть, может продолжать деятельность. Ее имя известно там, в штабе армии, в губкоме партии, представителю ЦК. Именно к ней они направляли и, возможно, еще будут направлять разведчиков.
— А теперь скажи: вправе ли мы поддаваться своим чувствам? Как встретят нас, влюбленных, в штабе? Не сочтут ли дезертирами? Уже только оттого, что они могут так подумать, мне становится страшно.
Макар замолк и сейчас же опять ощутил голову Ани на своей груди. Она всхлипывала, сдерживая рыдания. Немного успокоившись, прошептала:
— Ты прав, прости меня, миляйс, прости.
Он нежно погладил ее плечи. Ему нравилось, когда она говорила ему латышское «миляйс» вместо «милый» или «драузепиш» вместо «дружок». В них, этих словах, было много любви и тепла.
Рукавом халатика Аня вытерла слезы и сказала, что до отправления за линию фронта он может жить в квартире Звейниэк. Макар похвалил ее за находчивость. Действительно, там будет безопасно. Потом Аня рассказала о Вильсоне.
— Вот видишь, Аня, ты и в столовой очень нужна, — заметил он с улыбкой.
На дворе уже рассвело, и только теперь Аня разглядела Макара.
— Ой, какой же ты смешной без усов, и черноволосый!
Тут же она заторопилась к Звейниэк — надо застать Эмилию дома и договориться насчет Макара. А он мечтательно заговорил о том, какая радостная будет у них встреча, когда с передовым красноармейским отрядом он вступит в город.
— Ты себе представить не можешь! — И поцеловал ее в щеку, бережно обхватил и на вытянутых руках поднял, как ребенка.
— Вот так подыму тебя на Соборной площади и крикну: «Дивись, Архангельск, перед тобой один из главных руководителей подполья! Жена моя, миляйс!»
Она вскрикнула от радости, да так громко, что разбудила тетушку и дядю. Заскрипели полы в их спальне. Аня поспешно стала одеваться. Он взглянул на ее худое пальтишко и упрекнул, что до сих пор не купила нового.
— Драузениш, но я не могла взять для этого партийные деньги, все отдала Сапрыгину.
И, улыбаясь, побежала. Он проводил ее взглядом, радуясь тому, что у него такая мужественная и такая нежная невеста.
Эзерини знали о приходе Макара и не удивились встрече с ним. Хозяйка начала рассказывать ему, как заметно у многих офицеров нежелание воевать. Услышав стук калитки, насторожилась:
— Аня? Так быстро?
Боев выскочил в сени, прихватив наган. Наружная дверь открылась, и в нее ввалился полицейский. Раздумывать было некогда, Макар выстрелил в упор. Но тут же увидел во дворе нескольких полицейских — они торопливо вынимали револьверы. Макар захлопнул дверь на задвижку, вбежал в комнатку, где совсем недавно сидел с Аней, сделал на замерзшем окне глазок и, увидев полицейского, выстрелил. Тот прижался к стене, нещадно ругаясь:
— Сдавайся, не то хуже будет!
Перестрелка шла минут десять. В коридоре грохнула сорванная с петель дверь, а в нагане всего один патрон. Макар приставил дуло к виску — иного выхода не оставалось. Находившиеся в соседней комнате Лотта с Яном услышали его последний возглас: «Прощай, любовь моя!» Раздался выстрел, от которого вбежавшие в комнату полицейские шарахнулись назад. Вскоре они заполнили весь дом.