Только выстрелом в упор тюремщик заставил Иванова прервать песню. Но не надолго. Ее, как знамя, уроненное павшим в бою знаменосцем, снова подхватили арестованные. Кажется, не было камеры, в которой не пели.
Немало времени потребовалось служителям тюрьмы, чтобы усмирить арестованных. Под усиленной стражей отобранных людей вывели со двора и погнали по Финляндской. Обреченные поняли, что ведут на болотистую окраину города, именуемую Мхами. Это место интервенты давно облюбовали для расстрелов — уже многие сложили там свои головы. Как и Мудьюг, Мхи были призваны устрашающе действовать на непокорных.
...Аня Матисон шла с опущенной головой, безразличная к тому, расстреляют ее или повесят. Она выговорила на допросах всю свою боль и ненависть к врагам, прямо заявила: да, была в комитете, вела работу, хотела гибели белогвардейцев, возврата Советской власти. Может, не стоило признаваться? Но после гибели Макара оправдываться перед врагами она считала малодушием. Кое о чем рассказал им и ее дневник.
Карл Иоганнович, шедший рядом, тронул Аню за локоть, шепнул: «Крепись, дочка».
Вот уже мелкий кустарник хватает за пальто, под ногами прогибается мягкий, как ковер, мох. По сторонам еще сохранились снежные сугробы. Наступало утро. Высланные вперед арестанты заканчивали рыть могилу.
Теснанов поздоровался с ними, как со знакомыми, сдержанно сказал:
— Передайте, товарищи, всем сидящим в тюрьме наш последний привет. Расскажите, как мы встретили праздник 1 Мая на Мхах...
Полицейский офицер хлестнул его плеткой по спине:
— Ну-ка заткнись, агитатор!
Для проформы тюремщик огласил приговор. И без того уже знавшие, для чего их поставили на краю ямы, обреченные встретили его молча.
У могилы оставили всех, лишь Аню отвели в сторону. Врач начал прикреплять на пальто каждому бумажку, прямо против сердца. Поняв, что это мишени, Аня хотела отвернуться, но ее внимание привлекла Близнина. Клавдия Николаевна сбросила с себя пальто, рванула кофточку и, откинув голову, крикнула:
— Стреляйте! Будьте вы во веки веков прокляты, палачи!
Рядом сгрудились Антынь, Розенберг, Анисимов. Стоявший посредине Теснанов, подняв кулак, крикнул:
— Знайте, палачи, мы умрем, но наше дело останется жить. Придут товарищи и отомстят за нас. Жестоко отомстят!
Теперь Аня не отвернется, не покажет свой страх врагам, собственными глазами увидит все.
О бок с Теснановым стоял Закемовский. И на краю могилы с закрученными усами. Он бросил взгляд на вынырнувшее из-за тайги солнце. Протянул руки вперед и крикнул:
— Здравствуй, свет наш солнышко! Да скроется тьма!
Все вскинули головы. Прокашев запел «Варшавянку». Вмиг голоса слились в один:
Голос Близниной взвился надо всеми. Как вызов, зазвенела песня.
Солдаты команды дрогнули, офицер заметался вдоль строя, кинулся на правый фланг и, взмахнув шашкой, выкрикнул:
— Команда, пли!
От нестройного залпа пали не все, песня ослабела, но не прервалась.
— Команда, пли! — снова вскричал офицер.
И после второго залпа еще слышалось пение, смешанное со стонами.
— Добить! — заорал тюремщик и, выхватив револьвер из кобуры, бросился к могиле, стал стрелять в упор, приговаривая: — Вот вам «роковой», вот!..
Вернулся на свое место. Увидев ужас в глазах Ани, ухмыльнулся.
— Надо бы и тебя туда, — показал он револьвером в сторону ямы. — Но наш справедливый суд учел твое несовершеннолетие.
Аня слышала голос, но не понимала слов. Потрясенная, она глядела, как в яму сбрасывали мертвых, засыпали землей. Все еще не верилось, что это правда, думала, что видит кошмарный сон. Очнулась от грубого толчка конвоира:
— Хватит глазеть-то! Иди!
Повели, а перед глазами все равно страшная картина гибели старших товарищей. Шла, не замечая конвоиров, не чувствуя солнца, спешившего порадовать людей своим первым теплом.
Аню втолкнули в камеру, лязгнула железная задвижка. Ее окружили удивленные арестантки: они ведь знали, куда ее уводили, и уже попрощались с ней навсегда.
— Их расстреливали, а они пели, — тихо проговорила Аня. — До последнего вздоха пели.
А в это время следователь докладывал Рындину:
— Девка ошеломлена. Думаю, теперь расскажет нам все, что надо.
Направляемый Торнхиллом и обласканный Миллером, Рындин старался «выкорчевать остатки заразы», хватая людей по любому доносу, по малейшему подозрению.