Поле, золотое в лучах заката, волнами ходило перед ним. Колосья все как один, а вместе — до чего же красиво! И люди похожи друг на друга, а вместе как сильны! Жизнь у Росендо Маки и у его детей была такая, как у всех в общине. Но человеку, думал Росендо, даны и сердце и разум, а поле живет лишь корнями.
Внизу лежало селение, он был в нем алькальдом, и неведомая доля ждала его людей. Завтра ли, вчера ли… Слова отшлифованы годами, нет — столетиями. Как-то старый Чауки рассказывал то, что некогда рассказывали ему. Раньше все было общее, не то что сейчас, когда раскинулись поместья и жмутся на своей земле общины. Но явились чужеземцы, все переменили, стали делить землю и брать себе наделы, а индейцам пришлось на них работать. Тогда бедные спросили (раньше-то бедных на свете не было): «Чем же плохо, когда все общее?» Но им никто не ответил, только велели работать, пока не умрут. Те немногие, у кого землю не отняли, решили работать вместе, сообща, ибо трудятся люди не для болезни и смерти, а для радости и благоденствия. Так появились общины, и его община тоже. А еще старый Чауки сказал: «На нашу беду, теперь общин становится все меньше. Я сам видел, как начальство сгоняло их с земли. Говорят, это по закону, по праву. Какие тут права и закон! Если помещик заговорил о праве, дело нечисто, а законы у них все как один нам на погибель. Дай господи, чтобы наши соседи помещики поменьше думали о законе! Бойтесь закона, как чумы!» Чауки давно умер, его почти все забыли, но слова его силы не утратили. Община Руми держалась, закон отнял у нее немного, но другие общины гибли одна за другой. Проходя через горы, старшие говорили младшим, указывая на какую-нибудь точку, затерявшуюся в бес-крайности Анд: «Вон там была такая-то община. Сейчас там такое-то поместье». И еще крепче любили свою землю.
Росендо Маки не понимал такого закона. Он представлялся ему делом темным и нечистым. Вот как-то, невесть откуда, вышел закон о налоге с индейцев, и все они стали платить каждый год только за то, что не уродились белыми. Когда-то его отменил некий Кастилья, освободивший к тому же от рабства несчастных чернокожих, которых в Руми отродясь не было, по потом, позже, закон этот снова раскопали. И в общинах и в поместьях народ говорил: «Разве мы виноваты, что индейцы? Разве индеец не человек?» По сути, налог этот был просто с человека. Индеец Пилько ругался на чем свет стоит: «Ах ты черт, хоть в белого перекрашивайся!» Но никто не перекрасился, и всем пришлось платить. А потом, неизвестно как, проклятый закон исчез. Говорили, что какие-то двое, Атуспария и Учку Педро, оба из индейцев, подняли много народа, потому закон и исчез; и за такие разговоры сажали в тюрьму. Бог его знает, как там было дело… А законов все равно осталось много. Власти на это ловки. И на соль был налог, и на спички, и на чичу, и на коку, и на сахар — богатым ничего, а бедным очень трудно. И запреты объявляли на продажу разных товаров. И в армию брали не по-честному, одних индейцев. Идет большой отряд, а там все свои, индейцы, разве что впереди, на коне, с блестящей шпагой, — кто из хозяев. Но это офицеры, им деньги платят. Вот он, закон. Росендо его презирал. Был ли хоть один закон, хороший для индейцев? О начальном образовании? А кто его выполняет? Ни в Руми, ни в поместьях школы нет. В городке, правда, есть, да так, для виду. Не хотел он про это думать, слишком уж волновался. А думать надо, и сказать надо, как только случай будет, чтобы снова принялись за работу. Община поручила ему нанять учителя, он долго искал, но не находил, а потом согласился за тридцать солей в месяц сын письмоводителя из главного города округи. Учитель этот сказал: «Приобретите книги, доски, карандаши, тетради». В лавках были одни карандаши, и те дорогие. Наконец Росендо узнал, что все это должен дать инспектор. Он встретил его в лавке, у стойки, и тот сердито сказал ему: «Придете тогда-то». Росендо пришел, инспектор выслушал его необычную просьбу, поднял брови и сообщил, что пока ничего нет, надо выписать из Лимы, на другой год, может, и пришлют. Росендо пошел к своему учителю, а тот сказал: «Вы что, всерьез? А я-то думал, шутите. Меньше чем за пятьдесят солей я с тупоголовыми индейцами воевать не берусь». Время шло; заказ не присылали; инспектор припомнил, что надо было точно указать число учеников и что-то еще. Кроме того, он припомнил, что община должна построить особый дом. Упорный алькальд на все соглашался— пересчитал детей (их оказалось больше сотни) и пошел к одному писарю, чтобы тот все написал как следует. За пять солей писарь согласился, и прошение отправили. Тем временем Росендо добился разрешения платить учителю пятьдесят солей и договорился с людьми из общины, что они будут строить школу. Один из них строить умел. Они охотно принялись месить глину и делать кирпичи. На этом пока дело и стало. Может, будет школа… Пришлют все эти книжки и тетрадки, и учитель не сбежит… Надо ребятам читать и писать, а еще говорят, надо нм знать четыре правила арифметики. Сам он, что поделаешь, считал по два, если мало — на пальцах, много — на камушках или на зернах, и даже теперь у него не все сходится. Хорошее дело ученье. Зашел он как-то в лавку, а там стоят разговаривают супрефект, судья и еще сеньоры какие-то. Купил мачете, и тут они заговорили про индейцев. Тогда он притворился, что надо подтянуть ремешок на сандалии, и присел на приступочку. А они за спиной и говорят: «Слыхали, какая глупость? Я в газете читал, вот сейчас. Эти индейцы…» — «А в чем дело?» — «В парламенте обсуждают, не запретить ли бесплатный труд и не ввести ли небольшую плату». — «Какой-нибудь депутат решил выдвинуться». — «Да, не иначе, но не пройдет этот Г проект». — «Заигрывают, заигрывают… А эти, — говоривший показал пальцем на погруженного в работу Маки, — эти о себе возомнят и распустятся». — «Не скажите. Вон что творится с их общинами, хотя они как будто и признаны». — «Как говорила моя бабушка, на гитаре выходит одно, а на скрипке — другое». Все захохотали. «А все ж, — продолжал тот же голос, — заигрывают с ними… Спасибо, хоть эти, — он снова ткнул пальцем в безмолвного Росендо, — не умеют читать и ни в чем не смыслят. Научи их, они б вам показали… они бы показали…» — «В таких случаях дело за правительством. Друзья мои, тут нужна крепкая рука». Они заговорили тише, потом замолчали, и за спиной у Росендо загромыхали шаги. Кто-то ударил его палкой по плечу. Он обернулся и увидел супрефекта. «Чего расселся? — строго сказал тот. — Нашел место!» Росендо Маки обул починенную сандалию и медленно побрел по улице. Вот, значит, что творится, а индейцы ничего и не знают. Тупоголовые! Если девочки нел