В исследовательской литературе часто говорят о сосуществовании в Перу двух начал — испанского и индейского. Но индейское начало — понятие многомерное и разноплановое. Что общего может быть у индейца, переселившегося в Косту, с первобытным индейцем сельвы? Да и так ли близки по мировосприятию пеоны Сьерры и индейцы крестьянских общин? Сьерра, Сельва и Коста — это три пока еще обособленные зоны Перу, это в известном смысле три Перу с разным отсчетом исторического времени, с разной географией, с разными проблемами. Да и каждый из этих миров сплетен из замкнутых мирков, со своим укладом, традициями и формами бытия.
Если задаться вопросом, где начинается чуждый мир для Ро-сепдо Маки и всех индейцев, которые родились и жили у высокой горы Руми, ответ будет прост: там, где стоят межевые камни общины. А дороги, что уводят в даль или приводят из дали, исполнены предчувствием беды и разрушения По этим дорогам приходят к ним беззаконие и обман, по этим дорогам сами они уходят навстречу смерти.
В воспоминаниях Росендо Маки о прошлом общины равноправное место с людьми занимают животные О многих персонажах романа сказано куда меньше, чем о лошадях, собаках, быках. Но это не просчет автора. Так подчеркивается цельность общинного мира индейцев, где они едины с деревом, камнем, животным. И не случайно в главе, рассказывающей о жизни индейцев в Янаньяуи, последовательно сменяют друг друга такие фразы: «Картофель многого не обещал, но некоторые его сорта хорошо растут в горах, да и ячмень и гречиха гор не боятся. В общине родились два мальчика, их назвали Индалесио и Герман. Родился теленок и вскоре уже радостно бегал, ибо не знал иной земли, и эта ему понравилась».
Да, община — это цельный и замкнутый волей истории мир, но Сиро Алегрия вовсе не воспевает его как некий неподвластный времени и переменам заповедник. Его индейцы умеют слушать время, когда оно не приносит зла. Его роман — это борьба за нового индейца и за сохранение тех незыблемых и устойчивых ценностей, без которых немыслимо существование нации.
Если сделать буквальный перевод названия романа, он прозвучит так: «Мир просторен и чужд», а вернее: «Мир просторен, но чужд». Сиро Алегрия борется против этого «но», борется за то, чтобы индейцы обрели свое место в большом мире.
Роман заканчивается гибелью Бенито Кастро, гибелью общины. Но вопрос молодой Маргичи «Куда мы пойдем? Куда же нам идти?» обращен к будущему, в которое Алегрия верил. И есть высокое, символическое значение в том, что именно департамент Ла-Либертад, где родился этот выдающийся перуанский писатель, где жили общинники Руми, стал «Первой зоной аграрной реформы», провозглашенной нынешним правительством Перу.
Э. Брагинская
В Большом чуждом мирее
I. Росендо Маки и община
Беда!
Темная юркая змейка пересекла дорогу, оставляя в потревоженной пыли невесомый след. Она скользнула быстро, словно черная стрела рока, и Росендо не успел убить ее. В воздухе сверкнул клинок, но длинное змеиное тело уже извивалось в придорожных кустах.
Беда!
Индеец Росендо Маки сунул мачете в кожаные ножны, привязанные к длинному черному ремню, который четко выделялся на широком многоцветном вязаном поясе. Он не знал, что делать, хотел было пойти дальше, но не смог, испугался. Он понял, что заросли у дороги очень густые, и змейка могла остаться там. Надо ее прикончить, ведь змея — дурная примета. Именно так от-колдовывались люди от филинов и змей. Росендо снял пончо, чтобы не зацепиться и не застрять в кустах, разулся, чтобы ступать потише, походил для хитрости туда-сюда и, обнажив мачете, нырнул в заросли. Если бы собратья по общине увидели, как он, в одной рубашке, рыщет в кустах, словно встревоженный пес, они бы сказали: «Что это с нашим алькальдом?[8] Не рехнулся ли на старости?» Он пробирался среди искривленных кустов с блестящими листьями и задевал головой за созревшие в свой час лиловые ягоды. Росендо любил их, но рвать не стал. Его зоркие, как у зверя, глаза блестели напряженно и гневно, высматривая каждый тайник, где шуршит муравей, несущий свою ношу, страстно жужжит шмель, прорастает зерно, оброненное птицей или перезрелым плодом, и неутомимый долгоносик прокладывает ход в земле. Вдруг вспорхнул воробей, и Росендо увидел гнездо, приютившееся меж веток, а в нем — двух голых, зябких птенцов, разевавших треугольные клювы. Он решил, что змея непременно здесь, неподалеку от беззащитных пташек. Сбежавший было родитель вернулся с супругой, и они запрыгали с ветки на ветку, страшась человека и не желая покидать детей. Человек же принялся искать с новым пылом, но змеи нигде не было. Он вышел из кустов, спрятал мачете в ножны, накинул яркое пончо и зашагал дальше.