Трое потемкинцев были отправлены за мясом на городские бойни. В пути они подверглись нападению полиции. Один был убит, остальные арестованы. Известие об этом взволновало и озлобило команду «Потемкина». Однако немедленного возмездия не последовало. Вероятно, потемкинцы хотели сначала завершить дела, связанные с похоронами Вакуленчука.
Около 9 часов делегация с броненосца отправилась к командующему войсками для переговоров о похоронах. Вместе с ней поехал судовой священник «Потемкина» [79] иеромонах Пармен (Пименов), изъявивший желание помочь в организации погребения. Потемкинцы не любили его и называли «отцом Халдеем». Во время событий на Тендре он пытался оказать противодействие восстанию, за что А. Н. Матюшенко разбил ему нос стволом винтовки. Сойдя на берег, священник воспользовался первой возможностью, чтобы скрыться от матросов (впоследствии выяснилось, что он прихватил с собой и шесть рублей из личных денег потемкинца В. П. Кулика, которые тот дал ему на похороны) {211}.
Встретив делегацию, командующий гарнизоном предложил ее членам похоронить Вакуленчука в 2 часа ночи. Матросы, уверенные в своей силе, с негодованием услышали ответ командующего и сочли его наглой дерзостью. Однако вскоре пришло письменное разрешение властей хоронить Вакуленчука в 2 часа дня с отданием его телу воинских почестей. Для сопровождения тела на кладбище разрешалось выслать почетный караул из 12 человек {212}. Тем самым генерал С. В. Каханов признал свое бессилие перед огневой мощью «Потемкина». В 10 часов утра потемкинцы отправили на берег арестованных офицеров броненосца{213}.
А в 12 часов представители буржуазии, опасаясь, что в ответ на расстрел в порту «Потемкин» начнет бомбардировку города, которая принесет им большие убытки, прислали на броненосец депутацию. Ее члены предложили помощь в снабжении углем и провизией. Потемкинцы согласились, но предупредили, что, если заказы не будут выполнены до 19 часов, броненосец начнет обстрел города {214}.
Около 16 часов состоялись похороны Г. Н. Вакуленчука. Во время их соблюдались православные обряды, для чего был приглашен священник Приморской Николаевской церкви. После отпевания в церкви траурная процессия двинулась по улицам Одессы. Как писал участник восстания А. С. Зиновьев, потемкинцы считали, что похороны по религиозному обряду будут способствовать сплочению восставших матросов с широкими массами пролетариата, «среди которых тогда были сильны религиозные предрассудки и многие еще не допускали мысли о похоронах без участия попа» {215}.
Один из очевидцев событий, одесский большевик, [80] в корреспонденции в газету «Пролетарий» так описал похороны Вакуленчука: «Гроб в серебряном катафалке, окруженный 12-ю матросами с попом во главе и хоругвеносцами, двинулся медленно по Преображенской. За гробом шла толпа, постепенно увеличившаяся в конце Преображенской, тысяч в 15. На окраинах присоединилось еще тысяч 5. Балконы были усеяны народом так же, как и прилегавшие улицы. И особенно много было рабочих на окраинах города… Шли стройно, без песен и без знамен…
Полиции - явной - и войска не было. Несколько раз процессию встречали на пути отряды солдат. Солдаты по команде офицеров салютовали процессии, беря ружья «на караул»…
Над могилой товарища ораторы социал-демократы говорили страстные революционные речи, призывая на борьбу, оценивая настоящий момент как начало восстания {*21}. Ораторов поддерживали революционными возгласами: «Долой самодержавие!», «Да здравствует революция!» и т. д.
Разошлись при возгласах «Долой самодержавие!». Это долго раздавалось по улицам. Отъезжавших на берег матросов провожали громким «ура!», «не сдавайтесь!»{216}.
Похороны Г. Н. Вакуленчука явились грандиозной демонстрацией единства восставших матросов и рабочих. Что же касается соблюдения религиозного обряда, то это не только было уступкой несознательным массам, но и в известной мере гарантировало потемкинцам безопасность от возможных провокаций со стороны одесских властей. Вероятно, последнее обстоятельство сыграло в решении вопроса о способе погребения матроса-большевика главную роль.
Пока на берегу хоронили Вакуленчука, судовая комиссия «Потемкина» собралась на одно из своих самых важных заседаний. Обсуждалось два вопроса: об использовании «Вехи» и о создавшемся положении в связи с расстрелом в порту. Комиссия решила устроить на «Вехе» плавучий госпиталь. В 15 часов на судно перевезли 12 больных и раненых матросов и часть перевязочного материала, а провизию туда доставили еще утром. Командиром назначили кондуктура «Вехи» А. Ковалева и приказали ему отвести [81] судно подальше от броненосца, к Пересыпи. Вероятно, потемкинцы хотели избежать попадания в «Веху» снарядов в случае боя. На ее мачте подняли флаг Красного Креста, и в 16 часов 25 минут она перешла на новое место {217}.
Главным вопросом обсуждения комиссии был вопрос о дальнейшей тактике восставших. К. И. Фельдман и А. П. Березовский настаивали на немедленном переходе в наступление. Они справедливо указывали, что пассивная тактика может скомпрометировать потемкинцев в глазах рабочих, а кроме того, в город продолжали прибывать войска. Комиссия согласилась с ними. Во время заседания к броненосцу подошла шлюпка с солдатами, которые сообщили, что в городском театре собрались на совет военные и городские власти и если орудия «Потемкина» уничтожат их, то солдаты присоединятся к матросам. Комиссия решила открыть огонь по театру. Команду собрали на митинг.
Первым выступил К. И. Фельдман. Он призвал матросов немедленно начать бомбардировку и захват города. Большинство команды одобрило его речь. Но кондуктуры и подстрекаемая ими часть новобранцев начали кричать о несогласии с бомбардировкой и вновь выдвинули требование убрать с корабля «вольных». По наблюдениям А. М. Коваленко, в тот период за кондуктурами шло около 70 матросов. Обстановку разрядил член судовой комиссии большевик И. А. Дымченко. Он потребовал, чтобы несогласные с решением комиссии вышли из толпы и высказали свое мнение открыто. Предатели тут же смолкли, но революционные матросы стали требовать от них объяснения их позиции. Изменники поспешили скрыться. Выступления К. И. Фельдмана и И. А. Дымченко укрепили революционный дух потемкинцев и впервые позволили перед всей командой разоблачить предательское поведение кондуктуров. Итог собранию подвел в своей речи А. Н. Матюшенко. Он призвал матросов к единству и решительным действиям. «Впечатление от речи Матюшенко, - вспоминал А. П. Березовский, - было громадно. Многие лица так и горели одушевлением. Единодушие создалось полное» {218}.
В 18 часов 35 минут «Потемкин» снялся с якоря и отошел в море на полторы мили. Здесь он развернулся к Одессе правым бортом и произвел три предупредительных выстрела из 37-миллиметровой [82] пушки. Затем на фок-мачту броненосца взлетел боевой красный вымпел, и в 19 часов 5 минут он дал первый, а спустя 10 минут - второй выстрел по Одессе из 152-миллиметровых орудий: первый - фугасным, второй - бронебойным снарядами {*22}. Впервые в истории артиллерия военного корабля вступила в бой за революцию. Стреляли комендоры А. К. Борчан и М. Г. Гасаненко. Подносил снаряды А. С. Зиновьев {219}. Первый снаряд был направлен в дом командующего войсками, второй - в дом градоначальника. Далее предполагалось разбомбить театр. Однако выстрелы в цель не попали, что объяснялось предательством сигнальщика Ф. А. Веденмеера, сообщившего, как выяснилось позже, неверные прицельные данные.
Первый снаряд, по сообщению газеты «Русское слово», «ударился о карниз дома… № 71, на углу Нежинской и Спиридоновской ул[иц]… Громадный кусок карниза, шириною почти в сажень, вместе с частью крыши, рухнул на тротуар. Когда пыль улеглась, глазам опомнившихся прохожих представилась большая брешь, образовавшаяся в фасаде здания. Многие бросились к загроможденному камнями тротуару разыскивать осколки бомбы. Их находили во множестве. Осколки, доставшиеся мальчикам, продавались желающим сохранить по рублю за штуку… Фотографы-любители делали один снимок за другим. Вся улица была запружена любопытными.