Так прошло около четверти часа, после чего стали приближаться шаги с той стороны, где Сэррей заметил белое платье. Однако оно оставалось неподвижным.
Шаги приблизились. Сэррей услыхал тихий шепот, а затем в кустарнике также произошло движение. Влюбленная парочка подошла настолько близко к притаившимся мужчинам, что Сэррей мог теперь разобрать слова и узнать голос.
– Милая Джейн, – произнес мужской голос, – ты говоришь, что Анна разлюбила меня? Это как раз то же самое, что нашептывала мне Анна для того, чтобы я оттолкнул от себя Екатерину.
Сэррей вздрогнул: голос, произнесший эти слова, принадлежал королю Генриху VIII.
– Сэр, – послышался ответный шепот, – Анна любит другого, я знаю это.
– Это ложь! – раздалось из кустарника.
Парочка в испуге разъединилась, и в тот же момент, пылая волнением, бешенством и негодованием, Анна Болейн, королева Англии, предстала перед своим супругом и опять воскликнула:
– Это ложь, Генрих!.. О боже мой, чем заслужила я это от тебя!
– Миледи, – возразил король, – вы подслушиваете маскарадную шутку; это недостойно вас.
– Генрих, это больше, чем маскарадная шутка, это измена… Мой супруг бесчестит себя с одною из моих служанок! Я требую, чтобы Джейн Сеймур немедленно оставила двор…
– Довольно, миледи! – резким, угрожающим тоном перебил супругу король. – Так смела говорить Екатерина Арагонская, а не вы. А так как вы вздумали разоблачать короля, – тут Генрих VIII откинул плащ пилигрима и снял с головы шляпу, широкие поля которой скрывали его лицо, – то вы найдете и судью, который расследует обвинение против вас, заявленное леди Сеймур.
С этими словами он подал руку своей любовнице, и тихий, ликующий смех Иоанны Сеймур возвестил оскорбленной королеве торжество победы.
Анна Болейн чувствовала, что колени под ней подгибаются, и смотрела неподвижным взором вслед удалявшейся паре.
– Месть Екатерины начинается! – пробормотала она, содрогаясь и трепеща словно от какого-то ужасного предчувствия.
Тут Уорвик вышел из кустов.
Королева встрепенулась, заслышав шаги.
– Я погибла, Норфолк, – тихо промолвила она, не поднимая взора, – погибла, как некогда Екатерина Арагонская.
– Удостойте взглянуть на меня, миледи! – сказал лорд. – Норфолк и Гарри убежали; перед вами граф Уорвик.
– Уорвик? – страдальческим тоном презрительно вскрикнула несчастная королева и отшатнулась, содрогнувшись, точно при виде призрака. – Это Божье мщение…
– Скажите лучше: Божья кара, леди Болейн! – возразил мрачный человек, после чего низко поклонился и поспешил обратно в кусты, так как от дворца бежали слуги с факелами. – Прочь отсюда, – шепнул Уорвик графу Сэррею, – сад будут обыскивать.
– Королева близка к обмороку… смотрите, она шатается, мы должны помочь ей, – воскликнул граф.
Уорвик снова удержал Сэррея железной рукой и прошептал:
– Вы, видно, захотели угодить в Тауэр? Желаете, должно быть, чтобы вас обвинили в любовной связи с королевой? Королю только этого и нужно.
Говоря таким образом, Уорвик тащил Сэррея к выходу из парка.
Едва успели они выйти из решетчатых ворот и скрыться в соседней улице, как затрубили в рог.
– Это сигнал запирать ворота парка! – с мрачной улыбкой произнес Уорвик. – Теперь Анне несдобровать!
Сэррей содрогнулся от этого тона непримиримой ненависти; его сердце было полно сострадания к прекрасной королеве, так глубоко униженной. Лишь час назад в блеске праздника его очаровала ее великолепная внешность; он был готов в глубоком почтении склониться перед нею на колени, когда узнал, что эта дивная голова носит корону Англии, теперь же восхитительная красавица превратилась в обиженную, жестоко оскорбленную женщину, а защитить ее было бы государственным преступлением!
– Правда ли, что она обманывала короля? – спросил Сэррей. – Милорд, кажется, вы питаете к королеве личную ненависть. Но если она провинилась, то ей можно простить…
– Судьба карает ее по заслугам! – возразил Уорвик. – Разве во Франции, при веселом дворе Франциска Первого, вам не рассказывали, из-за чего Генрих Восьмой оттолкнул от себя Екатерину Арагонскую и вступил в пререкания с церковью?
– Нет, милорд; там полагают, что несговорчивость Папы, когда Генрих потребовал себе развода, подстрекнула короля поставить на своем, между тем как при иных условиях он, пожалуй, примирился бы со своей супругой. Вдобавок его мучили угрызения совести. Екатерина была вдовою его родного брата, и церковь называла этот брак кровосмешением.