– Не спрашивайте, Уолтер, умоляю вас. Она недостойна того, чтобы вы спрашивали о ней!
– Недостойна? – спросил стрелок и схватил хозяина за шиворот. – Сейчас же говори или я ножом вырву эту ложь из твоего тела!
Хозяин оттолкнул его руки и произнес:
– Если от вас иначе не отделаешься и вы непременно хотите знать, так слушайте! Сегодня приехали дугласовские всадники. Вы ведь знаете, сэр Штротмур ухаживает за Кэт. Ее не было дома, и всадники высказали подозрение, что она побежала за вами. Я клялся, что она отцеживает эль к обеду. Тогда они принялись искать и нашли…
– Что? Да ну же, говорите! Что за пытку вы мне устраиваете!
– Нашли Кэт на сеновале с лэрдом Бэкли!
– Это неправда! – простонал Брай, задрожав всем телом. – Дальше!
– Лэрд удрал. Дугласовцы вытащили Кэт на улицу, срамили ее, говорили, что вы обольстили ее…
– Дальше! Дальше!
– Она на папистском столбе, они погружали ее в воду; я не мог ее защитить! – простонал хозяин, вытирая слезы на глазах.
Из харчевни послышались громкие голоса: посетители звали хозяина.
– Уезжайте! Скорей уезжайте! – крикнул он. – Они убьют вас и этого молодого барина, если заметят вас. Штротмур совсем с ума сошел от бешенства, а ведь их двадцать человек.
Напоминание о Роберте привело Уолтера Брая в себя. Словно пьяный, он неподвижно всматривался в пустое пространство перед собой, и его рука судорожно стискивала рукоятку меча. Теперь он вздрогнул, покачиваясь вскочил на лошадь и кивнул Роберту, чтобы тот последовал его примеру.
– Лэрд Бэкли! – тихо сказал он. – Ну так, клянусь Богом, он мне поплатится за это!
Когда оба всадника собирались выехать за ворота харчевни, дверь внезапно открылась и на двор высыпала орава парней разбойничьего вида, которые громко требовали хозяина. Брай дал шпоры коню и успел вовремя выехать за ворота, так как дугласовцы узнали его и кинулись припирать ворота, зарычав:
– Это он! Рубите его!
– Ну, мы с вами еще увидимся! – с ироническим смехом ответил стрелок и в несколько секунд скрылся от преследователей.
Доехав с Робертом до рыночной площади, стрелок натянул поводья, пустил лошадь более тихим ходом и сказал Сэррею:
– Вот здесь находится харчевня, которую граф Арран назначил нам для ночевки. Будьте добры, обождите меня там. Если же до утра я не вернусь, то постарайтесь сами найти дорогу в Инч-Магом и дайте графу знать, что Дугласы убили меня.
С этими словами он хотел повернуть лошадь в сторону, но Роберт поскакал за ним и воскликнул:
– Что вы обо мне думаете! Неужели же вы предполагаете, что я способен оставить в минуту опасности своего товарища по путешествию одного? Что вы сделали бы для меня, если бы я был на вашем месте, то я сделаю и для вас!
Стрелок, нетерпеливо покачав головой, сказал:
– Благодарю вас! Но вам не следует помогать мне в том, что я задумал. Ступайте с Богом, мне некогда терять время!
С этими словами он дал лошади шпоры и поехал прочь.
Но Сэррей поскакал за ним следом. Такое приключение было ему по сердцу; ведь дело шло о том, чтобы освободить женщину и наказать дерзких оскорбителей, и, по его понятиям, было бы бесчестно не принять в этом участия.
Вдали от города было озеро, поверхность которого заросла камышом. Там находился так называемый «папистский столб», представлявший собой прочный, вбитый в дно железный шест. Он был устроен там мудрой городской полицией Эдинбурга, так как в то время очищающее омовение было в порядке дня и считалось крайне необходимым для ведьм, чародеев, сварливых женщин и упрямых папистов. Кроме того, везде в Европе излюбленным наказанием за преступление против общественной нравственности считалось погружение в воду, и ничто не доставляло достопочтенным гражданам и их женам такого удовольствия, как зрелище погружения какой-нибудь злосчастной ведьмы или бедного католика в глубокую и смрадную лужу. А так как в большинстве случаев подобного рода наказания постигали католиков, то столб и прозвали «папистским столбом». В это озеро сваливали все отбросы и нечистоты города, так что погружение было столь же опасным, сколь и отвратительным.
Несчастных осужденных привязывали к столбу, пока коршуны не расклевывали их тела, если только какая-нибудь сердобольная рука не освобождала их. Но последнее случалось в самых редких случаях, потому что тот, кто однажды стоял у этого столба, считался навеки обесчещенным и прикосновение к нему могло быть только позорным. Смерть была самым счастливым уделом для такого несчастного, потому что ни под одной честной кровлей он не мог бы уже найти себе приют; ему оставалось только скрываться в лесу или же спрятаться у женщины, считавшейся колдуньей. Но и там ему пришлось бы каждую минуту дрожать, чтобы не стать опять жертвой народной ярости.