Мы порылись в карманах, собрали остатки денег и передали дядьке-ефрейтору. Дядька побежал за водкой.
Так началась казарменная жизнь...
Зимой все дыры в стенах казармы затыкали лесным мхом. Спать было холодно, не попадал зуб на зуб. По утрам урядник Куличкин — эдакое толстомордое обрюзгшее животное с тусклыми глазами — обучал нас «словесности». Урядник ненавидел калмыков, считал их «нехристями», «инородцами», называл «калмычьём косоглазым». Заложив руки в карманы, он ходил перед своими учениками и командовал:
— А ну, Городовиков, изложи мне титул государыни императрицы!
Титул царской жены был длинный и путаный. Я начинал:
— Ее императорское величество госуда...
— Не так! Повтори еще раз.
— Ее величество государыня Александра...
— Не так! А ну-ка, повтори еще раз!
— Ее императорское Александра Федоровна...
— Ты у меня запомнишь! — тычет кулаком в лицо Куличкин. — Я тебе покажу! Повтори еще раз!..
На изучение титула царицы или какой-либо из ее дочерей уходило несколько занятий. Титул твердили до седьмого пота. И, как водится, чем больше заучивали, тем больше сбивались и ошибались, к великому неудовольствию Куличкина. Урядник изощрялся, чем бы допечь ненавистных ему молодых калмыков. Он сразу отделил их от других казаков, зажиточных кулацких сынков. За наш счет Куличкин облегчал своим землякам тяжелую службу.
В церковные праздники мы шли вне всякой очереди в караул. Мы несли неисчислимые наряды. Когда казаки отдыхали, мы выполняли за них всю грязную работу: убирали навоз, чистили уборные, таскали мусор — и так без конца. За день умаешься, как тощая лошадь на пахоте. Не успел шагнуть в казарму, опять кто-нибудь кричит:
— Эй, калмычье косоглазое!
Попробуй оборонись словом — обидные прозвища полетят изо всех углов казармы.
Кормили в полку скверно. Весь наш дневной рацион состоял из сырого, часто пополам с поло́вой хлеба, полфунта мяса, кислой капусты, каши и кипятку. Чаю и сахару не полагалось. По утрам вместо чаю приносили на десятерых бачок кипятку и немного черствого кислого хлеба. Вода в бачке была мутная, в одном и том же бачке обычно варили суп и кипятили воду.
На тощем солдатском пайке, на корме для коней наживали большие капиталы подрядчики, каптенармусы, офицеры, командиры сотен.
От скверной пищи мы часто мучились животами. Чтобы избавиться от изжоги, мы соскабливали, а иногда просто слизывали мел со стен казармы. За это «лекарство» нам обычно крепко доставалось. Приходил урядник, выискивал виновника; если не находил, брал первого попавшегося ему на глаза, ставил под ружье, или, как метко выражались казаки, «на солнце ковер сушить».
Наконец нас распределили по взводам. Я попал в первый взвод. От моих восьми рублей, взятых из дому, оставались гроши. Да и эти гроши пришлось отдать дядьке. Началась учеба. Я учился упорно и вскоре выучился читать и писать, стал рубакой, стрелком и джигитом. Начальство начало поговаривать, что я буду со временем неплохим кавалеристом.
В 1904 году в Варшавском военном округе происходили маневры. Меня вызвал командир сотни и говорит:
— Ты, Городовиков, у меня в сотне самый лихой и отчаянный наездник. По приказанию командира корпуса нужно съездить за заказным письмом на станцию. Предупреждаю тебя, что противник — в белых фуражках. Смотри не попадись.
— Не попадусь, ваше благородие, — ответил я и поскакал за письмом.
До станции я добрался благополучно, получил письмо на имя генерала. Отправился в обратный путь. Примерно на полпути я увидел, что сбился с дороги. Поехал наугад, попал в густой, темный лес. Ясно, заблудился. Местность совсем незнакомая. Поглядел в небо, вижу — курится дымок. Значит, жилье близко. Поехал на дымок. Подъехал к домику лесничего. Смотрю, шесть всадников в белых фуражках. Неприятель! Я быстро повернул лошадь и стал удирать. Не тут-то было! Всадники пустились за мною вдогонку. Я решил ни за что не сдаваться. Взял пику на руку и стал отбиваться, совсем забыв, что маневры не война, а игра.
Я знал, что стоит лишь поддеть пикой мундштучный повод, как лошадь взовьется на дыбы. Первый подскочивший ко мне драгун не смог удержаться в седле и очутился на земле, а его лошадь, испугавшись, умчалась в сторону. Ловко орудуя пикой, я выбил из седел еще троих, двоих оставшихся отогнал от себя и пустил во весь карьер своего дончака. Таким образом, донесение не попало в руки «противника», а о проявленных мной сметливости и мужестве посредники сообщили в ставку.
Адъютант, принявший от меня пакет, велел подождать. Потом появился офицер генерального штаба. Он передал мне благодарность от самого царя, а адъютанту приказал записать мои имя и фамилию.