— Сгинь, сгинь, нечистая сила, уйди вон, болезнь!
Поздно вечером, наевшись до икоты, гилюнги уехали.
Мать отдала им дойную корову с теленком и двадцать пять рублей. А один из гилюнгов, увидя в сарае двух годовалых бычков-близнецов, сказал матери:
— Ты бы их нам отдала, ведь это они принесли вам горе и болезнь.
Мать беспрекословно отдала близнецов. Я стоял за сараем и не мог смотреть без слез, как гилюнги выводили из сарая последних бычков.
Дом снова был пуст — ни одной животины, только где-то в углу скулил дворовый пес. Это было все наше хозяйство.
Выздоровев, я решил не возвращаться на фронт. Госпитальный писарь устроил мне «назначение» — взводным командиром в 39-ю отдельную казачью сотню.
Эта сотня охраняла завод и рудники промышленника Пастухова. Стояла она в районе станции Сулин. Командовал сотней мобилизованный в военное время отставной пожилой есаул. Остальные три офицера были попросту маменькиными сынками. Шахтеры-большевики, само собой разумеется, завязали знакомство с казаками.
Они разъясняли, что война за три года унесла миллионы человеческих жизней, что четырнадцать миллионов здоровых работников взято в армию и оторвано от хозяйства, что в Петрограде бастуют рабочие, которые требуют хлеба и окончания войны.
Со мной познакомился один кузнец. Звали его Михаилом. Поговорив о том о сем, он стал давать мне книжки, листовки. Заводил задушевные разговоры. Кузнец полюбился мне. Однажды я пошел с ним на рабочую сходку. Рабочие собрались под землей, в глубокой темной шахте. На меня шахтеры поглядывали сначала с опаской — ведь на мне была форма старшего урядника казачьих войск. Потом попривыкли. А однажды кузнец дал мне несколько брошюрок и листовок. Я снес их в казарму, рассовал под подушки, разбросал на конюшне и положил в карманы шинелей. Я заметил, что казаки охотно читают найденные листовки, обсуждают их и прячут от меня и от офицеров подальше. В листовках ведь было написано близкое и понятное казакам!
Первая удача окрылила меня. Ночью я, как взводный командир, обязан был проверять, все ли благополучно в казарме. И вот, придя с очередной сходки, проверяя, все ли на месте, я проходил мимо дремлющего дневального и подсовывал листовки под подушки спящим казакам.
Однажды кто-то из казаков доложил командиру сотни, что в казарму проникла «большевистская зараза». Есаул в панике прибежал в казарму. Он вбежал в канцелярию, схватился за голову:
— У меня жена больная, трое детей маленьких! Погубят меня! Городовиков! Вот тебе секретное поручение: следи, кто разбрасывает. Донесешь мне.
— Слушаюсь, ваше благородие, — отвечаю.
А самого смех разбирает.
Через несколько дней есаул обнаружил на конюшне новые листовки.
— Что же ты, Городовиков? Бунтовщики листовки разбрасывают! Чего ты смотришь? Никого не поймал?
— Никак нет, не поймал, ваше благородие.
— Черт знает что! Погубите вы меня! Погубите! Под суд попаду. Лучше следи, Городовиков!
— Так точно, слежу, ваше благородие.
— Как поймаешь, веди ко мне!
— Так точно, приведу, вашбродь.
— Я с него шкуру спущу!
— Так точно, спустите, ваше благородие.
— Можешь быть свободным.
— Слушаюсь.
Я повернул налево кругом и пошел к кузнецу. Вместе с ним мы отправились на очередную сходку...
Однажды учебные занятия были неожиданно прерваны. Нас, взводных, вызвали к командиру сотни на квартиру. Мы вошли в комнату. Есаул нервно ходил из угла в угол. Он сказал:
— Получена телеграмма... В Петрограде произошли великие события. Его императорское величество царь Николай Второй Александрович отрекся от престола.
Казаки отнеслись к вести о свержении царя без особой радости, как-то выжидательно. Кто победней, таил надежды на лучшую жизнь. У богатого казачества появились опасения:
— Сравняют нас, казаков, с мужиками. Чего доброго, землю отрежут...
Вечером я пошел в рабочий поселок. Здесь уже знали о свержении царя. Поселок выглядел празднично. Пели «Марсельезу» и «Отречемся от старого мира».
Безногий калека-фронтовик, остановив меня посреди улицы, радостно обнял, крича во все горло:
— Свобода, казачок, свобода! Царя по шапке двинули!
Кузнец, посмеиваясь, сказал:
— Ну, вот с царем и покончили...
Начались собрания, митинги, споры.
Пришла свобода! А что изменилось? На заводе все по-старому. А у нас в сотне только в одном разница: офицеры стали от мордобоя воздерживаться.