Саперы, рабочие, водители поочередно залезали в землянку. Сабди чувствовал себя хозяином. Ловко и быстро он наполнял горячим супом миски, котелки, кружки.
Отряд заночевал на базе. В юртах и в землянке было тесно. Спали вповалку, прижавшись друг к другу.
В землянке держалось около двух-трех градусов тепла, снаружи — сорок один градус мороза.
Потолок низко навис над спящими, стены обледенели. На полу липла скверно пахнущая слякоть. Мигала коптилка на подоконнике крохотного окошка.
Многие во сне вскакивали, стонали, что-то кричали.
Курносый красноармеец вдруг по-детски жалобно выкрикнул тонким голосом:
— Ой, жги... пляши.
— Не разберешь, где земля, где небо... Небо копаешь, небо копаешь! — бредил один из рабочих.
Нам предстояло одолеть последний перевал.
Утром мы простились со смелым киргизом. Он остался на перевале. Здесь было много дичи; внизу, в долинах, дичи было мало. Я подарил Сабди целый патронташ охотничьих патронов.
— Хорошей дороги! — пожелал нам охотник.
Он стоял на вершине скалы, размахивая шапкой.
— Хорошей дороги! — кричал он нам вслед. — Хорошей дороги!
— Хорошей охоты! — отвечали мы Сабди.
Машины ходко шли под гору. Заалайский перевал остался позади. Долго еще мы оглядывались и видели высоко на скале славного охотника киргиза Сабди.
Один из участков спуска был густо занесен снегом. Машины стали. Мы увидели печальное зрелище: это было кладбище грузовиков. Грузовики стояли обледенелые, мертвые. Их застала в горах метель. Впереди выросла гора снега, сзади с гор скользили лавины. Машины стали. Шоферы Дортранса бросили свои машины и пешком, задыхаясь в буране, добрались до ближайших селений.
— Товарищ командующий! — закричал капитан. — Живого человека нашли!
Живого человека? Здесь? Ведь машины простояли здесь неделю, не меньше.
Двое бойцов вели под руки обросшего бородой молодого шофера. Он вырывался, порывался бежать к своей машине, лепетал что-то бессвязное. Глаза его были мутные и, казалось, ничего не видели. Бойцы крепко держали несчастного. Тогда он вдруг стал отчаянно сопротивляться. Он вырвался и побежал к своему грузовику.
— Мотор заглохнет! Заглохнет мотор! — кричал он. — Мать к празднику ждет! Заглохнет мотор!
Бойцы догнали его. К несчастному спешил врач. Через несколько часов молодой шофер, накормленный, напоенный, пришел в себя. Он рассказал, что провел пять суток в снегу. Он твердо решил спасти грузовик и все время поддерживал работу мотора на холостом ходу. Он ослабел от голода и бессонницы и чуть не помешался. Врач сказал, что он вскоре будет здоров. Мои бойцы заботливо ухаживали за героем шофером.
Мать впоследствии прислала нам благодарственное письмо:
Я приношу глубокую благодарность вам, товарищ Городовиков, и вашей боевой дружине, возвратившей мне моего единственного сына. Мое материнское сердце полно гордости: сын стойко и твердо вынес голод и холод, он рисковал погибнуть, но сберег социалистическую собственность. Он не уронил своего достоинства, достоинства советского шофера.
От всего сердца желаю вам и вашим бойцам славных подвигов, много сил, энергии и здоровья.
Не нахожу слов, чтобы выразить свою благодарность. Жму ваши руки, дорогие товарищи!
М. М. Моргунова.
Кладбище машин осталось позади.
Колонна пошла быстрее, здесь не было заносов. Дорога чистая.
Мы увидели в стороне от дороги длинное серое здание с мрачными, черными щелями бойниц. Это было когда-то грозное укрепление, пост Маркан-Су.
Еще несколько поворотов — и огромное гладкое поле. Это было замерзшее озеро Кара-Куль, озеро на высоте четырех километров над уровнем моря.
Мороз по-прежнему свирепствовал.
Подъем был крутой, машины начинали катиться назад. Мы пытались подтолкнуть тяжелые грузовики, задыхались. В ушах звенело, дышать было тяжело. Еще бы! На такой высоте даже мотор теряет семьдесят процентов мощности. От головокружения тошнило. Машины стали. Мы выбились из сил. Мы почувствовали, что последний перевал нам не взять.
Я медленно побрел вперед. Ветер бил прямо в лицо. Я поднимался все выше и выше, и вскоре машины остались далеко позади.