Помню, 4 ноября вечером мне доложили: в санчасть 232-го полка поступил тяжело раненный И. С. Козлов с застрявшей между берцовой костью и мягкими тканями миной. Раненый и окружающие находились в исключительной опасности: одно движение — и взрыв. Военный врач 2-го ранга А. П. Козьмин решил сделать операцию на месте, которую можно было сравнить с атакой на стреляющий пулемет противника. Решил, несмотря на отсутствие хирургических инструментов для сложного рассечения. В помощь ему вызвался военврач 2-го ранга В. М. Гашкер. С большим самообладанием и мужеством они произвели удачную операцию, извлекли мину. Раненый, находившийся уже в безопасности, немедленно был отправлен в медсанбат.
Вскоре мы получили Указ Президиума Верховного Совета СССР от 9 октября 1942 года об установлении полного единоначалия и упразднении института военных комиссаров в Красной Армии. Яков Петрович Островский стал моим заместителем по политчасти, но роль и задачи почти не изменились, и авторитет его нисколько не пострадал. Человек он глубоко партийный, чуткий и понимал задачи дня. Как начали с ним работать согласованно и дружно, так и продолжали. Это сказывалось и в большом, и в малом.
Как-то раз ранним утром мне пришлось идти с ним по траншее мимо наблюдателя. Наблюдатель доложил:
— Товарищ полковник! Сектор наблюдения: справа — отдельное дерево, слева — высотка с обгорелым штырем. За мое дежурство передвижения противника не обнаружено.
Доклад был четок, но чувствовалось какое-то уныние в голосе. Островский тут же обратился к комбату Е. С. Назаренко:
— Дай-ка распоряжение заменить его.
Мы пошли в землянку. Я присел к печке. От нее так и веяло жаром, запахом смолы, а тут еще солдат подбросил сосновых шишек. Явился боец, разделся, на груди блеснул орден Красного Знамени. Я тут же подумал: «Заслуженный воин — храбрый».
— Садитесь! — сказал Островский и вынул пачку папирос «Казбек». — Закуривайте!
Солдат взял папиросу, но курить не стал.
— Как живете? Не переводится ли табачок?
— Все нормально, живем в тепле, — и притих.
— А чего так грустен?
— Да вот дома… — Солдат смутился.
— Что дома?
— Жену посадили.
— За что?
— Просо взяла с колхозного тока. Дети остались одни…
— Ну, что делать будем? — спросил меня Островский.
— Попробуем разобраться, — пообещал я.
Придя на КП, вызвал прокурора дивизии майора юстиции Макарова, посоветовались и написали ходатайство прокурору и секретарю райкома. Вскоре пришел ответ: женщину освободили. Какая была радость для солдата…
Октябрьские дни стояли солнечные, прекратились дожди и туманы, появились вражеские самолеты, того и гляди начнут бомбить железнодорожный мост через Ловать — единственную переправу дивизии в тыл.
Мы с Островским вышли из блиндажа на берег Ловати. Вдруг из-за леса показался самолет, не успевший сбросить авиабомбы на мост, его отогнал наш «ястребок». А тут как тут зенитная батарея дивизии из шести стволов залпом дала по вражескому бомбардировщику. Он оказался среди дымных облачков — разрывов, повернулся набок и вскоре врезался в землю недалеко от нас — последовал взрыв. Все зенитчики выскочили из своих блиндажей, с радостью обнимали наводчиков.
Эти дни были тяжелые для страны, вражеские войска наступали на Сталинград, на Кавказ. По всему Северо-Западному фронту активизировалась оборона на земле и воздухе, истребляли тысячи гитлеровцев, наносили огромный урон им в живой силе и технике — это была наша помощь сталинградцам. Сковывали крупные силы врага и не только не дали перебросить ни одного соединения отсюда на юг, но гитлеровцам пришлось пополнить группу войск «Север» и особенно противостоящую нам — 16-ю армию.
Политотдел, партийные организации проводили беседы среди солдат под лозунгом «Окажи помощь сталинградцам, уничтожай днем и ночью фашистов, не допускай, чтобы отсюда перебрасывали войска на юг». Солдаты и офицеры проявили исключительную стойкость, мужество и героизм, не щадили своих сил, крови и самой жизни.
…Зима 1943 года началась с мягких морозов, которые, день ото дня усиливаясь, сковывали льдом болота, ручейки, а затем и глубокую Ловать. По льду шли на лыжах солдаты, по снегу тащили сани к передовой. Как-то утром я вышел из блиндажа на берег и заметил спускающегося к реке на лед своего заместителя Иллариона Северьяновича Неминущего. Он подошел к проруби, разделся, опустился в ледяную воду. У меня пробежали мурашки по телу. Он окунулся, вылез из воды, не спеша накинул тулуп на плечи и медленно побрел в блиндаж.