Рядом со спальней были библиотека, столовая, рабочая комната, где расположился писатель Борис Горбатов.
В этой комнате Борис только ночевал, с подъемом, без завтрака уходил в роты и батальоны. Возвращался поздно вечером. За ужином он рассказывал о добытом материале. Я внимательно слушал и в некоторых местах уточнял. Он поднимал на меня глаза, застенчиво улыбался. Его чистые светлые глаза были умны, а голос звучал мягко и тепло.
С Борисом Горбатовым я познакомился 30 апреля 1945 года на своем наблюдательном пункте четвертого этажа одного из домов на берегу реки Шпрее. Гляжу, ходит какой-то человек в форме подполковника, но по виду и выправке глубоко штатский. Мне было некогда разговаривать, шел штурм рейхстага. Я попросил своего адъютанта узнать, откуда и кто этот подполковник. Вскоре мне доложили: «Борис Горбатов, писатель. Пошел сейчас к рейхстагу, в полки…»
Горбатов был несколько толстоват, но очень подвижен. Я не успел оглянуться, как он уже был в боевых порядках полка Плеходанова.
Я позвонил на НП в «дом Гиммлера», и подполковник доложил мне: «Писатель находится у меня в полуподвальном помещении, стоит у окна и рассматривает рейхстаг».
Я приказал не пускать Горбатова на площадь в первый эшелон наступавших. Однако, когда рота Греченкова бросилась в атаку и ворвалась в рейхстаг через депутатский вход, Горбатов увязался за ней.
ВОЛНУЮЩАЯ ВСТРЕЧА
Этот новый день мира стоял безветренный, теплый, небо чистое и высокое.
На берегу озера оживленно, как на воскресном базаре. Солдаты собирались на обед, становились в строй и поротно уходили в расположение палаток.
В это время пришел Борис Горбатов, раньше, чем всегда. Обедали вместе.
— Хорошо бы, товарищ генерал, собрать их, — показывая рукой на уходящие подразделения, предложил писатель. — Пока еще свежи в их памяти события, связанные со штурмом рейхстага.
— Можно завтра во второй половине дня.
На следующий день воины собрались в зал клуба, негде было сидеть, многие стояли.
Солдаты и офицеры пришли в простреленных гимнастерках, многие были забинтованные. Но все чисто и опрятно одетые, побритые, подстриженные, с белоснежными подворотничками, в начищенных сапогах.
Первому предоставили слово старшему сержанту Сьянову.
— Бросок моей роты оказался стремительным и удачным. Мы достигли рва, заполненного водой, и с ходу стали преодолевать его кто как, кто по трубам, кто по рельсам. До рейхстага осталось каких-то 120 метров! Но преодолеть это расстояние одним рывком было невозможно. В траншеях и окопах засел вооруженный противник… И тут нашими войсками был проведен сильный артиллерийский налет на фланги рейхстага и его тыл. Сквозь вихрь огня батальоны устремились к так называемому депутатскому входу в рейхстаг. Ворвались в здание. Драться пришлось за каждую комнату, за каждую лестничную ступеньку.
— Атака была настолько стремительной, что я даже не запомнил, как вбежал по ступеням, — говорил об этих мгновениях боя Леонид Литвак. — Видно, что-то такое было у каждого на душе, что объяснить трудно. Ворвались в рейхстаг — и в первые секунды все как-то перемешалось, я даже в этой лавине чуть было не потерял взвод, но тут же заметил рядом своих бойцов.
А вот что рассказал старший лейтенант Кузьма Гусев:
— Выбивали гитлеровцев из каждой комнаты. В темноте было не разобрать, где противник, где наши. Около большого зала мы столкнулись с бойцами роты Греченкова из 674-го полка. Быстро опознали своих, без жертв обошлось…
Борис Горбатов ловил каждое слово, каждую фразу, произнесенные участниками штурма рейхстага, и быстро записывал.
Медсестра Мария Пяточкова на трибуну вышла смело, но рассказ свой начала с волнением:
— Я шла с первым эшелоном наступающих подразделений… Вдруг из горящего дома услышала детский крик. Я прыгнула в окно. Вижу, ребенок в кроватке лежит и плачет. Огонь уже в комнате. Я схватила ребенка и выскочила через горящее окно. А на улице снаряды рвутся. Забежала я в первый дом. Ребенок плакать перестал, только повторяет: «Мутер, мутер». У меня в сумке печенье было. Покормила его, и он замолчал.
Когда прекратилась стрельба, я вышла с ним на улицу. Куда девать ребенка? Вдруг вижу, у горящего дома какая-то немка ходит. Я ей крикнула: «Фрау, ком!» Она испугалась, но подошла. Я на ребенка показываю. «Твой?» Она обрадовалась, заплакала, руки протягивает и по-русски говорит: «Спасибо, спасибо». И я отдала ей ребенка.