Неприятель при поддержке авиации снова и снова бросался на мост. Стрелковый батальон старшего лейтенанта Петрова отбил все атаки. Поняв, что переправой ему не овладеть, враг перенес артиллерийский огонь на Новоселицу.
Этот участок оборонял наш 144-й отдельный разведывательный батальон. Я и мой заместитель капитан Иван Сосин понимали, что теперь противник попытается прорваться через наши боевые порядки.
Перед нами — карта. Государственная граница, от которой мы ни на шаг не отступили, проходила на юге по р. Пруту, севернее — по суше. Сосин показал «пятачок»:
— Вот тут надо ожидать,— его карандаш вывел стрелку.— По суше проще и танкам и пехоте. А нам трудней: за нашей спиной река. Если они переправу уничтожат, то сбросят нас в воду.
Заместитель рассуждал правильно: форсировать реку труднее, чем действовать на суше. Но та же река за нашей спиной может стать преградой для отступления, и наши бойцы будут обороняться до штыковой атаки. А русского штыка боятся все...
На «пятачок» послал политрука В. Шугаева. Его задача — поднять дух красноармейцев, укрепить их решимость стоять насмерть. А. И. Сосину приказал подтянуть танки к Кривым Коленам, не сомневаясь в том, что комдив одобрит мою инициативу.
Так оно и вышло. Полковник А. Н. Червинский уже получил сведения о том, что противник обстреливает наш правый берег. Комдив не отменил моего приказа, хотя напомнил, что 144-й батальон — особый. Он состоял из танковой и мотострелковой рот, кавалерийского эскадрона и роты бронемашин с пушками. По тому времени это была ударная сила соединения. И, конечно, ее нужно было сохранить.
Из штаба дивизии я возвращался с А. Курдюковым. Он, разумеется, не знал сути нашего разговора с комдивом, однако вставил реплику очень кстати:
— Я б на месте противника рванул по воде...
— Почему?
— А потому, что на войне все хитрят,— он махнул рукой в сторону реки.— Меня ждут на «пятачке», а я бы через плес, где пошире да поглубже, где меня никто не ждет. И ударил бы! — Приподнимаясь в седле, обратился ко мне: — Товарищ комбат, разрешите нам с Ивановым засесть у плеса...
Я дал Курдюкову свое согласие, а сам подумал, что враг вряд ли полезет в воду, да еще там, где глубоко и широко.
Это соображение поддержал замполит. Он только что вернулся из боевого охранения и сообщил, что напротив нашего «пятачка» противник сосредотачивает танки.
Весь вечер вражеская артиллерия методически обрабатывала наш передний край, отрезанный рекой. И капитан Сосин уверенно повторял свой прогноз:
— Ручаюсь, на рассвете дадут артналет, бомбанут, а потом бросят танки с пехотой. Нам нужно подтянуть...
Он недоговорил: в это время грохот дивизионной артиллерии заглушил не только его голос, но и залпы пушек нашего батальона. Комдив А. Н. Червинский сдержал слово — организовал нам поддержку. Мне вспомнились его слова: «Учти, капитан, двенадцать дней войны, а вся линия обороны семнадцатого корпуса нигде, ни в одном месте не прорвана. И если это случится на участке нашей дивизии, да еще на месте обороны твоего батальона, подведешь не только себя — весь фронт. Понял?»
К десяти часам вечера артиллерийская дуэль закончилась, наступила тревожная тишина. Я перенес КП батальона ближе к опасному месту и, как только стемнело, переправился через Прут...
Этот участок границы, отрезанный рекой, основательно укрепили минами, проволокой, дотами и системой траншей еще пограничники. Здесь оборону держала мотострелковая рота лейтенанта П. Романенко. Недавно в районе Герцы, где враг пытался прорваться, она действовала смело, решительно и отбила все атаки. Я был уверен, что и теперь бойцы не подведут.
Встретив меня, высокий белокурый лейтенант Романенко доложил, что артобстрел врага не принес большой беды.
— Двое легко раненных и небольшие разрушения...
Идем по ходу сообщения. Его восстановили. В боевом охранении красноармейцы готовы отбить любую атаку. Здесь уже побывал политрук Шугаев. Смелый, энергичный, располагающий к себе людей, Василий Шугаев жил жизнью своих подчиненных, постоянно находился в подразделениях и не раз возглавлял самые опасные вылазки разведчиков.
Луна еще светила над рекой, когда я пришел к танкистам. Командир роты лейтенант А. Тихонов проверял боевую готовность машин. Как всегда, он заверил меня, что враг «дальше Прута не пройдет!»
Казалось, все сделано. А твердой уверенности в том, что мы точно разгадали замысел противника, не было. Не хватало «языка». Дивизионные разведчики вернулись с пустыми руками. Они проходили мимо моего КП и сообщили, что напротив «пятачка» земля гудит под ногами — идет активная подготовка к штурму границы.
Как ни странно, информация разведчиков еще больше смутила меня. Уж больно демонстративно противник действовал. Мне невольно вспомнился А. Курдюков. Не прав ли он?
Оставив на КП начальника штаба, я быстро зашагал в сторону большого плеса. Густой туман, как дымовая завеса, прикрывал Прут. Восток готовился к встрече солнца. Не успел я взглянуть на часы, как впереди меня, на стыке двух батальонов, одна за другой разорвались гранаты.
Картина прояснилась не сразу. Но вот из речного тумана донеслись крики, стоны, ругань, всплески воды. И весь этот шум забила длинная очередь станкового пулемета. Он строчил с нашего берега. По четкому ритму можно было безошибочно определить, кто лежал за ним. Еще во время советско-финской кампании Николай Иванов в совершенстве овладел искусством снайпера-пулеметчика.
Противоположный берег поспешно огрызнулся пулеметным огнем. Но никто из наших не пострадал — пулеметчиков прикрывал толстый накат из бревен. В это время наша артиллерия обложила снарядами правый берег реки напротив плеса.
Да, Курдюков оказался прав. Противник пошел на хитрость. И шум танков и артподготовка против нашего «пятачка» — все это была лишь демонстрация. Маскируясь туманом, вражеский десант рассчитывал быстро преодолеть на надувных лодках плес и захватить на нашем берегу плацдарм... Правда, как потом стало известно, основной удар гитлеровцы планировали левее нашей дивизии, на участке соседней армии. Но и частный успех фашистское командование, конечно, не преминуло бы использовать.
5 июля на рассвете в батальон приехал командир дивизии полковник Червинский. Он вошел в землянку и попросил меня плотнее закрыть дверь:
— Ятолько что из корпуса...
И по тому, как он сбавил голос, я почувствовал, что полковник привез тревожные вести.
— Обстановка чрезвычайно усложнилась. Севернее и южнее нас прорвался противник. Будем отходить,— его рука легла мне на плечо.— Мы свое дело сделали: врага не пропустили. Теперь нужно скрытно уйти отсюда. Твоя задача — прикрыть отход главных сил дивизии.
Он утвердил план действий батальона, пожелал успеха. Направляясь к выходу, улыбнулся:
— До скорой встречи в Каменец-Подольске...
Как только стемнело, первыми тронулись в путь тыловые части нашей 164-й дивизии. Затем штаб. За ним потянулись артиллерия и пехота. С позиций они снимались тихо, незаметно.
На всем участке дивизии, где раньше оборону держали три наших полка, теперь остались всего три роты и кавалерийские разъезды эскадрона старшего лейтенанта Коробко. Они довольно ловко и умело вводили противника в заблуждение относительно направления отхода главных сил дивизии.
Лишь утром 6 июля в 12 км от Прута мы увидели вражеские танки. Они ползли осторожно, присматриваясь к каждому кустику, холмику.
Батальон оседлал развилку дорог, где три шоссе, идущих из Черновцов, Новоселицы и Боян, сливались в одно — хотинское. По какой бы дороге ни шел противник, ему не миновать нас.
Мы встретили его плотным огнем. Тогда гитлеровцы начали обходить нас с флангов. Пришлось отвести подразделение на западную окраину Хотина и, учитывая тактику врага, по-иному организовать заслон на подступах к городу. Вскоре к нам прибыл начальник оперативного отделения дивизии капитан Матвеев и передал приказ комдива: «Любыми средствами прикрыть переправу до 23.00». Другими словами, мы должны были не допустить противника к Днестру, задержать его продвижение на три часа.