Партизанские агитаторы вместе с молдаванами, служившими переводчиками, вели политическую работу среди населения. Комиссар подчеркивает, что благодаря участию молдаван, попытка оккупантов провести мобилизацию крестьян в армию была по сути сорвана, большинство мужчин призывного возраста ушло в лес.
Под влиянием поражений гитлеровцев на фронте и успешных действий партизан в тылу усиливалось дезертирство из армии оккупантов. Бежали в одиночку и целыми группами. Обычно дезертиры искали возможности сдаться партизанам, чтобы на их лесных становищах дождаться прихода советских войск и попасть, так сказать, в законный плен.
Однажды восемь дезертиров румын и немцев приблудились к сторожке лесника Александра Маника. Пришли они под вечер, грязные, обросшие бородами. Одеты, как говорится, во что бог послал, видимо, для того, чтобы скрыть свою принадлежность к бесславному фашистскому воинству. Попросились переночевать. Маник воспротивился: может случиться облава, и тогда несдобровать ни самим дезертирам, ни семье, приютившей их. Немцы подавленно молчали, ожидая конца переговоров румын с лесником. По виду лесника и по тому, как румыны пытались уговорить его, они догадывались, что ничего из этих переговоров не выйдет. У Маника спрашивали, как встретиться с партизанами, не верили, когда отнекивался, будто знать не знает ничего о них: живешь-де в лесу, работаешь в нем, а в лесу партизаны, — это известно всем… Но Маник стоял на своем. Дезертиры посовещались между собой и понуро двинулись к лесу. На всякий случай незаметно за ними пошли дозорные лесника — Семен и Федя, чтобы проследить, чем закончатся их блуждания по зеленым партизанским владениям.
Мальчики увидели, как внезапно на лесной поляне дезертиры были окружены вооруженными людьми, выступившими вдруг из-за деревьев. Пришельцы остановились. С готовностью подняли руки вверх. Улыбками на давно небритых лицах пытались возместить отсутствие каких-либо объясняющих их состояние документов. Семен и Федор повернули в обратный путь, но, не сделав и сотни шагов, сами попали в ситуацию, похожую на только что виденную…
— Стой! Кто идет? — раздалось в двух шагах сначала по-русски, а затем по-молдавски.
На тропинке перед ними встал человек с автоматом. Высокий человек в молдавской кушме казался в лесных сумерках великаном, и ребята порядком-таки струсили, завидев его.
— Ной есте фамилия Маник, — пролепетал Семен.
— Документеле, — потребовал великан.
Документов не было. Ребята вместо ответа предпочли, переминаясь с ноги на ногу, рассматривать траву. Они не могли поэтому заметить, как, погасив улыбку, великан потребовал вести его к леснику, если они действительно Маники…
К великому изумлению ребят, незнакомец, завидев сидевшего на пороге лесной сторожки Александра Маника, воскликнул:
— Саша! Буна сара!
Отец тоже поприветствовал гостя.
Когда обменялись паролями, по-братски обнялись. Ребятам все стало ясно: знали они друг друга и раньше, а теперь, удостоверившись, что оба принадлежат к партизанам, очень обрадовались. Больше того, оказалось, что Петр Никулаевский, как звали великана, уроженец села Ульма, направлялся к Александру Манику со специальным заданием от Виктора, командира отряда имени Кутузова. В конце концов они уединились на кухне, где мать по просьбе отца поставила на стол кувшин вина и источавшую соблазнительный аромат яичницу.
О чем они говорили, занавесив окна рядном, домашние лесника, конечно, не знали, но утром Александр Иванович за столом сказал:
— В Ульме беда. Там эсэсовский батальон. Многие в селе арестованы. Может, и не так страшно, как Никулаевский рассказывает, но быть осторожными надо…
Всю ночь после ухода Петра Никулаевского лесник просидел на крыльце, прислушиваясь к тревожным звукам, долетавшим из темноты. Чудилось ему, в лесу идет какая-то возня: будто подкрались к партизанам неслышно и хотят без выстрела задушить их, то где-то заворчат немецкие мотоциклы, окружая лес, то донесется шум самолетов, и вот-вот над лесом зашуршат партизанские парашюты. Не первую ночь сидел так. С тех пор, как появились в его обходах люди, попрыгавшие с неба, он научился особенно чутко прислушиваться к шуму.
Нестерпимая жара в кодрах внезапно оборвалась бурной грозой. На землю обрушился ливень. Через несколько часов гроза поутихла, но дождь не прекратился. Зарядил, что называется. Ровный однообразный шум его мог продолжаться весь день, всю ночь и еще весь следующий день, пока дождевые потоки не охладят раскаленную зноем землю, не омоют пыльную листву на деревьях до первозданной чистоты.