Баркарь, однако, не прекратил своих посещений. Переезд Маника в Болчаны его нисколько не смутил. Он, как и раньше, появлялся у калитки где-то около полудня. Поздоровается с Павлом Константиновичем (теперь он выходил встречать непрошеного гостя), посетует на жару, на тяжелые времена, поругает и немцев, и румын, и партизан, иногда попросит попить и пойдет своей дорогой. Маник сто раз наказывал отцу быть с этим Баркарем осторожным в разговорах. Но ни он сам, ни Александров не знали, что жандармский соглядатай повадился на лесной кордон не только днем, но и ночью, и в темноте пробирался к сторожке не один, а с вооруженной подмогой, что сидел, притаившись в кустах, до первых утренних петухов в надежде выследить связи лесника с партизанами. Никто в отряде не знал, как и куда пропали три бойца, посланных в полночь за водой к колодцу на лесном кордоне. Думали, случайно наскочили на патруль…
Стал замечать Маник, что переселение в Болчаны не устранило подозрительности жандармов к нему. Несколько раз по пути из Болчан к лесной сторожке они останавливали и Николая, и Семена, и его самого, придирчиво допытывались, куда и зачем идут, что несут в корзинах. А лежали там свежеиспеченные хлебы для партизан… Жандармам же говорили, что хлеб предназначается старикам, оставшимся в сторожке, и двум детям при них. В другой раз днем нагрянули в лесную сторожку с обыском и все допытывались, кто бывает здесь.
Судя по всему, опасения Александрова и Можжухина оправдались: оккупанты, бессильные помешать развитию партизанских действий, готовились к широким карательным операциям и кровавой расправе с населением. По дорогам рыскали эсэсовские команды. Облавы могли начаться в любую минуту…
Из предосторожности партизаны теперь реже навещали сторожку на опушке леса. Но однажды наведались сразу трое — Катюша, Можжухин и Никулаевский. Старики на радостях захлопотали, бросились накрывать на стол. Гости от угощенья отказались, — они очень спешили. Зашли предупредить: в сторожке жить опасно, надо немедленно ее покинуть. Петр Никулевский рассказал о несчастье, постигшем его родное село Ульму. Каратели расстреляли восемнадцать односельчан, схватили жену его Евдокию Георгиевну вместе с грудным ребенком в качестве заложницы и всячески издеваются над ней.
На дверях лесной сторожки повис замок. Некогда шумный домик, населенный дружной семьей, опустел. Федя с Дориной ушли к родителям в Болчаны, старики подались в Сарата-Мерешены, где у них были добрые приятели. Но, конечно, заботы и думы о покинутом гнезде на лесном кордоне не покидали никогда их обездомевшей и разбросанной семьи.
Пренебрегая опасностью, Павел Константинович и Елизавета Николаевна решили побывать в домике, посмотреть, что там и как. Было воскресенье. Солнечное, омытое ночным дождем утро предвещало тихий теплый день. Только пришли старики, открыли дверь, как стукнула калитка, и во дворе появились Дорина и Федя, а за ними следом и Николай с Семеном. Ребятам удалось уговорить отца отпустить их из Болчан. «По воскресеньям жандармы и немцы пьянствуют, — твердили дети, — ты же сам знаешь. А мы обернемся быстро, только туда и обратно». Старики очень обрадовались, увидя внуков. Бабушка Елизавета Николаевна развела огонь в печи и принялась варить мамалыгу, дети насобирали в огороде спелых августовских помидоров, — обед получился хоть куда. Сели за стол, и показалось им на мгновение, что никаких горестей и бед нет на свете. Поднимавшийся из казанка пар казался таким вкусным, каким он еще никогда не был.
Вдруг Дорина прислушалась: будто собачий лай и крики вдали. Над девочкой посмеялись — это же галки подняли возню.
Опять донесся далекий лай, но уже явственней, и его услышали все. Прогремел выстрел, затрещали автоматные очереди. А собачий лай раздавался так близко, что за столом все вздрогнули. Воцарилось тревожное молчание.
Облава!
Бабушка встала и вышла на порог. И тут же свалилась, сраженная очередью из автомата.
Никто не успел выскочить из домика. Фашисты, ворвавшиеся в него, прошили пулями всех, кто сидел за столом.
Собаки, яростно натягивая поводки, тащили эсэсовцев дальше.
Хворост, облитый бензином, запылал жарким костром у самого крыльца. Языки пламени лизнули двери, беспрепятственно проникли в домик и лихорадочно запрыгали в безумной пляске по тесному жилищу лесника.
В тихую погоду дым поднимается высоким прямым столбом в небо. Белую вершину дымного столба видели даже в Сарата-Мерешенах и недоумевали: что бы это могло так гореть на лесном кордоне…
Каратели неистовствовали. Убийствами, поджогами, издевательствами они вымещали свою злобу на мирных жителях. Все попытки окружить и уничтожить партизан терпели провал. Ничего не дал и свирепый набег на урочище Бабеняса. Отряды, базировавшиеся в этих лесах, в полном порядке покинули стоянки и избежали окружения. Сделали они это по приказу из партизанского центра. События, назревавшие на фронте, требовали максимальной активизации боевых действий в тылу противника. То был канун нашего крупного наступления, вылившегося в знаменитую Ясско-Кишиневскую операцию.