Военный аппарат, как и в Питере в Октябрьские дни, растворился в родной рабочей революционной среде. Дружно и согласно заработала партия, печать, сами массы, революционная армия. Вспоминались прошедшие дни восстаний и боевой страды в Питере, в Донбассе, Ростове.
Воззвания, написанные нами сообща и переведенные на тюркский язык тов. Буниат-Заде, рассыпались летчиками над Агдамом и всюду в тылу восставших.
Обстановка нам покровительствовала. Скрывшийся из Агдама, тов. Багиров[12]благополучно добрался к нам при помощи старика Джамаля [13]. Он сообщил нам обстановку и между прочим передал об аресте и заключении в Шутинскую тюрьму ряда наших товарищей, в их числе сочувствовавшего и помогавшего нам агдамского муллу. Нури-паша скрывал от населения арест этого очень уважаемого муллы, мы же наоборот поторопились известить агдамцев об этом летучками с аэропланов. Наши разъяснения о том, что Нури-паша защищает мусульманскую религию лишь постольку, поскольку она помогает помещикам в закабалении трудящихся, произвели громадное впечатление на агдамцев. Они толковали об этом беспрерывно, требовали объяснений от Нури-паши. Этот маленький случай сослужил нам большую службу, потому что арест агдамского муллы, слывшего в населении, за святого, прямо сказать, подорвал всю религиозную агитацию белых.
Следует упомянуть еще и дело с мечетью в Барде, которое тоже сыграло нам на руку.
Мечеть в Барде была повреждена бомбардировкой и загрязнена, потому что ею пользовались сначала белые, потом наши части как наблюдательным пунктом. Один из бакинских товарищей обратил внимание красноармейцев на эту грязь и поломки, указав, что мечеть эта представляет большую святыню для мусульман и напомнил, что ее поврежденное состояние может быть поводом к нападкам на Красную армию. Красноармейцы решили устранить всякую возможность упреков против себя и подремонтировали, очистили и даже убрали ковриками мечеть. Через несколько дней в праздник несколько особо религиозных стариков, не обращая внимания на опасность, о которой им говорили муллы, пришли в Барду помолиться в дорогом им святилище, по слухам разрушенном и ограбленном большевиками. Их изумлению при виде ковриков, чистоты, следов ремонта и вежливости красноармейцев не было предела. На лицах стариков была дружеская и радостная улыбка, и когда они уходили обратно за Тертер, то можно было ручаться, что весть о терпимости Красной армии к верующим разойдется по всему Азербайджану.
Под влиянием таких вестей, а также агитации, развитой рабочими-бакинцами среди восставших, началось возвращение на свои пепелища беженцев — жителей занятой Красной армией долины.
При виде крестьянской нищеты красноармейцы забыли недавние разговоры о мусульманах как нации без революционной основы. Они поняли, где их классовый союзник на Востоке и где искать местные революционные силы.
Красноармейцы начали ухаживать за бедняками, подкармливали их, кое-где помогали восстановить жилье, роздали коврики, появившиеся было в обозе и на пулеметных тачанках, а в одном селении даже построили в субботник мост.
Братались, агитировали просто, но сильно, будя новые чувства у карабахского бедняка:
— Эх, вы, сердяги… Против кого воюете, кого защищать вздумали? Берите землю и стройте сами свое счастье!
Муравейником кишела и бурлила карабахская деревня. Говорили, обсуждали ту новую родную, ясную правду, которую услыхали от красноармейцев и бакинцев. Удивлялись тому, как не могли сразу же понять обмана ханов, беков, офицеров.
— Пришел им, тунеядцам, конец, — восклицал какой-то старик на митинге, — слава Магомету, слава Красной армии и рабочим.
Аулы по своему почину посылали своих осведомителей-агитаторов в стан восставших, где уже шел большими шагами развал. Даже на боевой линии чувствовалось оживление. Приходили перебежчики, говорили, что части ждут только нашего наступления, чтобы сдаться.
Так за две-три недели беззаветной, лихорадочной работы был найден рычаг переворота. Налегли на него и подняли тугие слежавшиеся пласты карабахского крестьянства. Религиозная, национальная война умерла, а на ее месте родилась война гражданская.
В красноармейских частях настроение резко изменилось, уныния как не бывало, — разве могут быть колебания, уход, отказ от борьбы, когда все стало так ясно, когда революция растет и ширится на глазах, поднимая новые наиболее отсталые слои трудящихся Востока, которому надо по-братски помочь.
Начавшееся наступление к Агдаму было уже обычным для гражданской войны наступлением; крестьяне встречали дружелюбно. Даже мелкая буржуазия не пряталась и не бежала. Уходили лишь ханы, беки, офицерство, наиболее контрреволюционное духовенство. Вся эта компания вместе с Нури-пашой своевременно учуяла поворот обстановки и бежала через Араке в Персию. Их песня была спета, их клевета разоблачена. К нам приходили в Шуше абреки [14], недавняя опора Нури-паши, и предлагали его убить хоть на персидской территории, потому что он лгал. Он фокусничал Кораном…
12
Багиров — бакинский рабочий-большевик, во время карабахского восстания был председателем Агдамского ревкома, затем был долгое время председателем Азербайджанского ГПУ.
13
Джамаль — старик крестьянин Карабаха, партизан, который вел борьбу с ханами и беками в одиночку. Очень известная фигура в Карабахе. О его подвигах и теперь ходят целые легенды.
14
Абрек — человек, которому грозит родовая, кровная месть. В силу бытовых условий Кавказа такой человек ни на одну минуту не мог быть покоен за свою жизнь, что заставляло его волей-неволей удаляться от людей, превращаться в бандита. Поэтому понятие абрека связано с понятием о разбойнике.