Командир аппетитно затянулся дымком и начал свой рассказ:
— Какой добрый человек построил его и когда, — не знаю. Мы попали в шалаш в ноябре 1941 года, он тогда был еще совсем свежим. Пришли мы сюда из другого района. Несколько дней мы бродили по лесу. Снег, слякоть… Не во всякую деревню зайдешь, шныряют гитлеровцы, — того и гляди схватят. Одежонка летняя, мокрая насквозь, и ветер пронизывает до костей. Питались зерном, оставшимся на корню и в копнах ржи, горохом, чечевицей, грызли орехи, жолуди. Дессертом служила рябина. А курить хотелось, хоть умирай. Курили дубовые листья. И вот этот шалаш. Мы вошли и него и увидели картину, показавшуюся нам чудом. Три человека сидели возле радиоприемника и слушали голос Москвы, Красную площадь. Это было 7 ноября, рано утром. Трое оказались жителями ближайшей деревни. Уйдя в лес, они взяли с собой приемник…
Командир глубоко затянулся табачным дымом. Он волновался и сейчас, вспоминая этот день.
— Только тот, кто в первые дни оккупации находился в тылу врага, может понять, что это значило. Газет не было, слухи ходили самые жуткие: немцы-де уже давно в Москве и даже за Уралом. И вот речь Сталина!.. Люди плакали от радости.
Окурок незаметно для Михаила Васильевича догорел и припек ему пальцы. Он швырнул его в сторону, подул на руку, как делают дети, утоляя боль от ушиба и замолчал. Рассказ продолжил Василий Андреевич:
— Этот шалаш первым принял нас тогда, приласкал, обогрел. Он показался нам раем. А дальше пошло всё своим чередом. Вскоре мы завязали связи. Шалаш стал местом встречи связных. А еще через несколько дней мы слились с отрядом «За власть Советов». Горстка наших людей притягивала к себе жителей округи. Рос отряд. Приходили новые люди. Молодые парни и подростки. Шли старики.
Жизнь налаживалась. Построили землянку. Начали действовать активнее. Смелость и сноровка не у всех появились сразу. Опыта не было. Но первую немецкую машину на большаке отряд взорвал еще 20 октября 1941 года. На воздух взлетел тогда грузовик с шестнадцатью немцами. Подрывное дело налаживалось. Послали мы как-то одно отделение в засаду. Пошли одни добровольцы — сами вызвались. Залегли, ждут. Показалась автоколонна немцев. Солдаты, сидевшие на машинах, строчили из автоматов. Немцы шумели от страха, а наши хлопцы онемели. Пролежали, не шевелясь, до тех пор, пока колонна не исчезла за поворотом. Зло взяло меня! А комиссар поворчал, поворчал, посмотрел на ребят и говорит: «Нет, все-таки храбрые у нас хлопцы, это они с непривычки робеют. Руку набить надо». А потом он придумал одну штуку — посмотрите-ка в эту дырку…
Сначала, сколько мы ни вглядывались в место, на которое нам указывал командир, ничего понять не могли. Потом, точно на картине-загадке в детской книжке, от шалаша сквозь густой лес вырисовалось полукруглое отверстие — «прорез», как его назвал командир. Это был своеобразный, пробитый в лесу тоннель, сквозь который хорошо просматривалась дорога.
— Вон та дорога, — пояснял рассказчик, — идет на раз’езд. От шалаша до нее прямо через лес двести семьдесят пять метров. Здесь Сергеич и решил набить руку нашей молодежи. Он с хорошими дровосеками искусно прорезал вот это отверстие — кое-где спялили деревья, на других обломали ветви, я вот, пожалуйста, в лесу появилась как бы огромная зрительная труба, только без стекол. Когда она была готова, Сергеич привел сюда ребят… Рядом со мной в тот день лежал молодой партизан. Он осетин и до войны работал в колхозе счетоводом. Все почему-то звали его Ваней. День догорал. В лесу было необычайно красиво. Соловьи, насвистывали один другого лучше. Особенно отличался один — он был где-то над нашими головами. Я заслушался его трелью.
Баня шепнул мне:
— Слышишь?
— Что?
— Соловей свистит как?
— Хорошо свистит!
— Как пулемет. Слушай… Вот короткая очередь. Еще короткая… длинная», у-уф на весь диск запустил. Здорово!
Я рассмеялся и снова хотел слушать. Пытался сосредоточиться, но уже не мог… Ждать пришлось недолго. Через несколько минут на дороге появилась группа немцев.
— Идут, — доложил запыхавшийся разведчик.
— Приготовиться, — скомандовал Сергеич, — целиться вон в те толстые ели, не выше и не ниже черных пятен на них.
Огонь!
Залп, еще один. Заговорил пулемет Вани — он обдал немцев струей свинца. Сергеич бросился вперед, и валежник затрещал под его ногами. За ним побежали стрелки.
— Слыхал, как пулемет у меня пел? — спросил Ваня. — Как соловей!
Все вернулись к шалашу, принесли документы немцев, первые трофейные автоматы. Радости не было конца, глаза у всех горели. Оказалось по шести попаданий в каждом немце, только двоим удалось удрать. Значит, стреляли молодые партизаны на отлично. На следующий день здесь нашли себе могилу еще несколько немцев. С тех пор ребята стали рваться в бой. Руку набили. Десятка два провели мы операций после этого, кроме засад. Немцев отучили по лесу шляться. Народ наших сёл повеселел и взялся за оружие: группы самообороны организовались, а из них вырастали новые отряды… Много с той поры воды утекло, но шалаш этот остался памятником первых наших партизанских ночей.