скамье подсудимых ‐Тухачевский, Якир, Уборевич, Эйдеман. Сколько лет бок о бок
таились!
Стало совсем темно, стало жутковато на этой земле, по которой бродят враги... И
вожатые что‐то долго не идут за гитарой. Наверное, успокаивают ребят, взбудораженных
Борькиным отъездом. А Васе невмоготу сегодня разговаривать с Гошей, хочется заснуть
поскорее, чтобы забыть жутковатую тьму, чтобы проснуться нормальным утром, когда
сегодняшний тягостный день станет прошлым.
Утро, действительно, было бестревожным и свежим. После завтрака первый отряд
избрал председателем совета Гену Уточкина. Он всем нравился за спокойствие даже в
спорах и за доброжелательство; хотя в нем не было эффектной Борькиной ‐ лихости.
Когда его выбирали, он смущенно шевелил широкими и лохматыми, как у старика, бровями.
Но Вася едва дождался воскресенья, чтобы поговорить с папой. Ему все мерещился
портрет Тухачевского, со смуглым, надменным лицом, с маршальскими звездами на
петлицах, с двумя орденами на груди.
Гоша все‐таки загнал Васе ежа под череп, и там кололась и кололась мысль: человек
не жалел жизни защищая страну, страна дала человеку весь почет, какой могла дать; так
какая же логика привела его к предательству? Может быть, замнаркома хотел стать
наркомом? Но это больно уж ничтожный шаг. Хотел стать на место Сталина? Но уж
слишком много тех, кого называют теперь врагами народа, ‐ а место всего одно.
Стремился восстановить буржуазную власть? Но зачем же сражался с беляками?
В воскресенье опять приехали родители. Они шли кучно из глубины леса, от главных
ворот. В их массу врезались верткие фигурки, и под этими пулевыми ударами
масса раскалывалась‚ распадаясь по разным дорожкам. Вот и новый председатель
совета отряда прошел со своим отцом, который после душного автобуса расстегнул
гимнастерку и обмакивался военной фуражкой с синим верхом.
‐ Еще нету? ‐ счастливо крикнул он Васе.
Вася пожал плечами. Он посматривал не на ворота, в противоположную сторону ‐ на
берег, потому что папа, приезжая в санаторий, приходил к нему береговой тропинкой.
Ему надоело угадывать отца за каждым деревом. «Ладно‚‐ подумал он.‐ Не придет, так
сам к нему съезжу после обеда».
Когда строем пошли в столовую, в пару с Васей встал Гена Уточкин и тихо сказал:
‐ Я моему отцу говорю: вот Вася Москалев. А он говорит: вчера к нам привезли
какого‐то Москалева.
‐ К ним привезли?
‐ Ты ничего не слыхал про отца? Может, это другой Москалев?
‐ Другой, наверное.
Вася хлебал борщ из свежих овощей, и не было вкуса, будто хлебал воду. Он женил
котлету, и вялые челюсти ленились перемолоть ёё легкие волокна и глотка не хотели
глотать. Он залпом выпил компот ‐ потому что во рту пересохло, и побежал из столовой.
‐ Гоша я к отцу съезжу, ладно? ‐ спросил он.
‐ Не приходил? Съезди, ‐ разрешил Гоша. ‐ Да ты что чудак. Впервые, что ли, он не
приходит?
На полном ходу, нацелясь издали, Вася проскочил мимо кола.
Хотя и в лесу было тихо и безлюдно, но здесь тишина
зазвенела. как телеграфные провода. Вокруг клумбы Медленно кружился на
велосипеде сержант НКВД.
Он остановился, не слезая с седла, только уперши и землю вытянутый носок сапога, и
спросил:
‐ Куда, мальчик?
Вася соскочил с велосипеда и высокомерно ответил;
‐ К себе.
‐ Ты тут живешь? ‐ все так же приветливо спросит сержант.
Отец тут живет.
‐ Как фамилия?
‐ Москалёв‚ сказал Вася с настороженным вызовом.
Сержант усмехнулся и, оторвав руку от руля, сдвинул на затылок фуражку со
вспотевшего лба:
‐ Москалев тут не живет.
‐ Еще что?! ‐ грубо сказал Вася, раздражать от спокойствия сержанта.
Окно отцовской комнаты было закрыто, как и в прошлый раз, и так же поигрывали на
нем солнечные полукружия. Но почувствовал Вася, что комната пуста и стекло холодно
поблескивает сегодня, как будто оно изо льда.
‐ Москалев тут больше не живет, ‐ повторил сержант. ‐ Поезжай назад! ‐ И
сочувственно спросил:
‐ Ты из пионерлагеря?
‐ Сегодня нет, так завтра приедет ‐ крикнул Вася.
‐ Поезжай‚ тут нельзя быть, ‐ строго сказал сержант и, подождав, пока Вася сядет в
седло, оттолкнулся носком и поехал вокруг клумбы.
… Ноги были мягкие, безвольные, и странно, что им поддавались педали. И тишина
теперь непрерывно звенела. Деревья наплывали на встречу, прямо перед глазами, а
казалось, что они все уходят в сторону, да только не могут уйти. Все неподвижно
кружилось и было неправдашним, таким четким вырисованным, как бывает на картине, а