милостыней. Я получала жалованье вместе земскими чиновниками, и мое было самым
маленьким;
я поскорее сжимала деньги в кулаке и боялась встретить презрительно‐
сочувственные взгляды.
Хоть немного находила я прежнее ,готовя с учениками концерты. О, как мне хотелось
приобщить детей к той мудрости и красоте, которые уже накопились в мире, которые в
будущем засияют над всей землей. Как мне хотелось, чтобы у моих ребят никогда не
были тусклые очи!
На наши концерты являлся исправник и потом выговаривал мне за не
понравившиеся ему пушкинские строки, а о Шевченко он молчал только потому, кажется, что ничего не знал о великом украинце. Я покорно выслушивала его, презирал себя за
боязнь; он мог оскорбить меня и даже арестовать ведь я не была дворянкой.
А жизнь в России становилась все ужасней и я с отчаянием видела, что бессильна
оградить учеников от ее грязи и страданий. Немцы били нас на фронтах, и Меловой все
больше заполнялся искалеченными солдатами. В истасканных шинелях они сидели на
завалинках и бродили по улицам с костылями или с пустыми рукавами, подшитыми за
ненадобностью к плечу. Доходили чудовищные слухи о разврате и изменничестве среди
царского двора. Голод свободно, как ветер, разгуливал по несчастной стране.
На квартире у Москалевых я жила в отдельной комнате, принадлежащей раньше
тебе, Иван. Ты «подался аж у Питер»,‐ как объясняла Елена Ивановна и комната все равно
пустовала. Впервые за много лет я могла сколько хотела оставаться наедине с собой. И я
читала, читала, и меня потрясал контраст между богатством светлой и чистой мудрости, накопленной в книгах, и бессмысленным разрушением жизни наяву. И я шептала про
себя, будто молилась: «Где вы, светлейшие умы человечества, где ваши могучие, честные руки? Кто из вас придет, чтобы смести все гниение, и показать нам совсем новый
путь? Вы сейчас нужны как никогда!»
С вестью о революции я вдруг словно вырвалась и задышала, хватая свежий, свободный воздух, которого, оказывается, вокруг бесконечно много. Я повела своих
учеников на митинг, вместе со взрослыми, мы все нацепили красные банты. Я смеялась и
кричала от счастья и, шутя, шептала себе: «Это дошла моя молитва!»
Потом мы услышали что власть в Петрограде захватили большевики. Исчезли
исправник и земский представитель со всею своей управою. И я вдруг почувствовала, как
выросло мое достоинство.
Я всегда замечала, что чем беднее родители моих учеников, тем с большим
уважением они относятся ко мне. И теперь именно они пошли в ревком и комбед, и я
вместе с ними стала уважаемым человеком.
Меня смущало что среди новой власти на местах совсем мало интеллигенции я
пристально вглядывалась в новых руководителей России читала все брошюры Ленина
,какие только могла достать, и было так хорошо. что в этих революционных и очень
демократичных брошюрах бился такой могучий интеллект, проникнутый высокой
культурой какой я встречала разве лишь у Герцена да Чернышевского.
Вот кто из светлейших умов человечества пришел в тот момент, когда он был нужен
как никогда.
Было так хорошо, что Ленин ‐ свой, интеллигент, что во главе учительства стоит
блестящий критик и публицист Луначарский, что Горький сотрудничает с Лениным, а Блок
остался в Петрограде с большевиками и Качалов по‐прежнему живет в Москве ‐ он тоже с
революцией.
Однажды весной, в такой же день, когда в сосульках суетились искры, отворилась
дверь и вошел ты. Все тогда еще были живы ‐ здоровы. Осип Петрович первый увидел
тебя, не спеша поднялся из‐за стола и пошел навстречу, раскрыв объятия.
Все засуетились, начали заново ставить самовар и накрывать на стол. Только я
осталась сидеть, не придумав себе дела, и растерянно ответила на твое холодное
приветствие. Ты, конечно, мечтал встретиться только с родными, а тут оказалась
посторонняя.
Потом ты сидел на отцовском месте во главе стола, свежий после мытья, в белой
косоворотке, распахнутой на груди, с влажными кудрями. которые тонкими колечками
падали на лоб, и ты нетерпеливо заглаживал их кверху. Ты был большой и кудрявый, как
Осип Петрович, красивый и властный, как Елена Ивановна.
‐ Ваня, а что ты за начальник будешь? ‐ полюбопытствовала Елена Ивановна.
‐ Вроде предводителя дворянства , ‐ усмехнулся ты и чуть повел в мою сторону
глазами, не посмотрел, а чуть повел глазами из‐под ресниц.
‐ У меня, мама, мандат губернского комитета большевиков.
За весь разговор ты не взглянул на меня, но я чувствовала, что ты все время имеешь