поругание?
И невозможно выбарахтаться из кошмара, продраться сквозь него ‐ в прошлое, в
ленинское время, когда на съездах партии Луначарский на слух переводил делегатам
речь шведа Гринлюнда, когда поднималась на трибуну Коллонтай и переводила француза
Лорио.
Ленинские гуманисты, цвет партийной интеллигенции, они умели внести
благородство в самую ожесточенную борьбу. Где они теперь? ‐ Смерть в далекой
Ментоне да почетная ссылка в Скандинавии. Где теперь первые ленинские наркомы ‐
Антонов‐Овсеенко, Крыленко, Глебов‐Авилов? Нет и нет! Они не могли стать врагами
народа.
Лида не верила так же, что Иван Москалев ‐ враг, После его ареста ослабла
ненависть к нему, будто стала теперь излишней. Москалев был влюблен в крутую руку
Сталина. И эта рука воздала ему.
Мы поднялись на земле для того, чтобы стать неизмеримо выше всей извечной
мерзости, чтобы полностью очиститься от нее, чтобы в своем облике явить человечеству
совсем новое, чистое и светлое, лицо. Москалев надругался над Лидиным символом
веры: над прозрачною ясностью отношений. Он сделал это в семье. А Сталин замутил
прозрачную ясность отношений в целой стране…
Схлынул и тридцать седьмой год, утянув с собой Одним из последних Семена
Шмидта ‐его любили новосибирцы, много лет руководил он коммунистами города, до
революции он был грузчиком на пристани, заводилой всех забастовок.
‐ Я дам тебе рекомендацию‚ ‐ сказала Лида, сухими глазами глядя на сына.
‐ Так... ты ж ‐ мать.
‐ Я коммунистка. Я воспитала тебя для партии. И теперь ‐ пора. В трудное время
всегда раньше приходит пора.
‐ Не мешайте,‐ сердито сказала Элька ‐ А то ошибок наделаю.
‐ Да подожди ты!‐ прикрикнул Вася.
‐ Отдохни пока, ‐ попросила мама, ласковым тоном сглаживая Васин окрик.‐ Мы
немного поговорим.
Она высоко привалилась к подушке, прижатой стоймя к спинке кровати, только руки
с книгой были освещены из‐под абажура.
Вася смотрел на маму, на ее круглое лицо с мягкими чертами, в которые так редко
вглядывался. В ее прямых волосах не было совсем седины, и затемненные глаза сияли
очень молодо, в лоб у нее был чистый, без морщинок. Но все равно, лицо уже было
немолодое ‐ просто какие‐то тени смутно легли у глаз, просто губы поблекли, просто
щеки потеряли упругость.
Вася смотрел на маму, а сам вспоминал ее, какой она была в Воронеже, и сквозь
теперешние черты легко проступали прежние, словно сдунулся непрочный налет
времени, обнажив нестареющую свежесть. Мама тогда была такая высокая, что Васе
приходилось задирать свою ручонку, чтобы вложить ее в большую мамину ладонь. Юбка
ее шелестела у самого уха, и Вася семенил за размеренным шагом легких ног.
Видно, сильно поразила его встреча с незнакомым человеком на тихой улице
Энгельса, если он запомнил ее на всю жизнь. Чужому человеку мама сказала
«Здравствуй» ‐ и нарушила все понятия о родне. Коммунисты ближе друг к другу, чем
родня,‐ это понял Вася в ту встречу, уверовал в это опытом своей жизни, и ничто не
поколебало такой убежденности.
Через несколько дней он сидел на закрытом комсомольском собрании школы. На
столе председателя лежало его заявление и рекомендация члена ВКП(б) с 1918 года
Лидии Андреевны Москалевой.
Вася упрямо выдерживал жесткий, испытующий поток взглядов и стремился ему
навстречу: ощупывайте испытывайте, закаляйте!
В зале главенствовали десятые и девятые классы, только у дальней стенки
незаметной кучкой сидели первые комсомольцы ‐ восьмиклассники: Гена Уточкин, Таня
Мерцалова, Женя Ковязина. Да с первого ряда подбадривающе смотрел Гоша Дронь.
Вася и не знал до собрания: оказывается, столько он уже прожил, что можно
говорить о нем целых два часа. Он сидел, смотря в пол, а где‐то над ним шла борьба, и в
отдалении схватывались голоса, взволнованные ‐ за него, и спокойные, увесистые как
обух ‐ против.
Сын врага народа, которого не считают врагом, по которому не обязательно быть
комсомольцем! ‐ Вот что ложилось на одну чашу весов.
Отличник, недавний председатель совета дружины, сын честной коммунистки ‐ вот
что ложилось на другую чашу. И взволнованных голосов было больше, чем увесистых.
Три одиноких, как‐то сухо торчащих, руки поднялись против, после того, как опал
вихрь рук, от которого шелест прошел по комнате... Вот если бы на общем собрании
исключали Соню, то еще посмотрели бы, чья взяла…
Восьмиклассники окружили Васю, как свой триумф, и потащили со школьного двора.