в виду мое присутствие и немножко красуешься передо мной. А я часто украдкой
взглядывала на тебя ‐ на незнакомого юношу с твердыми губами и упрямыми скулами,‐
меловского предводителя большевиков.
Когда все поднялись из‐за стола, ты впервые взглянул в упор и спросил:
‐ Не хотите к нам в партию? Нам очень нужны учительницы.
С тех пор простая дивчина из Тернов приобщилась к великому товариществу, которое на своих плечах несет революцию. Я слабая, но я много могу вынести. Я никогда
не опущу плечи для того, чтобы свою долю тяжести переложить на других...
...Вот я и поговорила с тобой, Иван, вспомнила свою жизнь и успокоилась. И силы
неслышным током уже наполняют упругостью одрябшее тело. И Таня спит, и Елена
Ивановна дышит ровно.
Только вот голый коник темнеет в углу‚ и ты еще не знаешь об этом. И мы ничего не
знаем о тебе. Нет, беды еще не отпустили семью. Они тогда отпустят совсем, когда ты
придешь в Батраки, разогнав кулацкие банды.
III
‐ И лестница из камня! ‐ поднимаясь по ступенькам, удивлялась Елена Ивановна.
‐ Недаром в сказках говорится: палаты каменные.
Иван первым вошел с площадки в темный коридор. Лида шагнула следом и
впотьмах ткнулась чемоданом в его спину. Заворчала Елена Ивановна, упершись узлом в
Лиду. Таня в череду была последней, ей и места не хватило войти ‐ осталась в дверях.
‐ Ладно, вечером обзнакомимся‚ ‐ раздался быстрый голос, и с ними разминулась
чья‐то тень.
Таня, чтобы дать дорогу, отступила на площадку. Человек приостановился и сказал:
‐ Здравствуйте. На свету стало видно его: красивый брюнет с худой длинной фигурой, которую ловко охватывала до пояса кожанка.
Он подождал, пока Таня войдет, закрыл снаружи дверь, и шаги его заскакали по
лестнице.
‐ Кто ж это будеть, такой удалый? ‐ полюбопытствовала Елена Ивановна. Да погодите
трошки! Дайте привыкнуть со свету. А то заблудиться в вашем терему.
Иван любил окатить человека нечаянным изумлением. Он опять остановился, чем
вызвал новое столкновение в шествии, ‐ и вырвал из темноты прямоугольник света.
Улыбаясь, он пропустил женщин в распахнутую дверь и остановился на пороге.
В огромное окно било солнце. Его крупные блики лежали на дубовом столе, на синих
табуретках. Оно нагрело до духоты эту запертую комнату.
Иван раскрыл окно, и свежий майский ветерок заполоскался в застоявшемся
воздухе.
При виде черной железной кровати навернулись у женщин слезы, потому что им
враз вспомнилась соломенная постель, раскинутая от кута до коника.
А дальше была еще смежная комната. Там стояла кровать с никелированными
шишками, которые стреляли лучиками, стол с тумбочками на коротких ножках И два
гнутых венских стула с плетеными сиденьями.
Но и это было не все.
Иван опять вывел семейство в коридор и остановил его в тупике. Елена Ивановна и
Лида увидели красные стены, белую ванну и черный столб колонки для подогрева воды.
‐ Что же это будеть? ‐ задумчиво, будто решая загадку, задала Елена Ивановна свой
излюбленный вопрос и обрадовано кинулась к колонке: ‐ Грубка! Это ж баня, что ли?
‐ Это называется ванная,‐ пояснила Лида.
‐ По‐городскому значит ‐ банная, ‐ удовлетворенно сказала Елена Ивановна. ‐ Наново
все заучивать надо, а то скажут: вот, мол, тюху‐матюху из деревни привезли.
Она подержала ладонь у холодной колонки и заплакала, утираясь кончиками
платка, торчащими под подбородком:
‐ Не дожил отец наш, царствие ему небесное. Хоть бы вздохнул тут, хоть бы на сына
порадовался. Хоть бы мне напоследок слово прощальное сказал. Помер в чужом месте и
лежит одинешенек. И на могилу‐то к нему не дойдешь...
Иван давно с тоскою ждал этой минуты и все думал: как тогда повести себя? Может, вместе с матерью дать волю своей горести? Вот уже сколько дней горе вдруг подымалось
из глубины и палило душу, и заставляло уходить от всех ‐ чтобы в одиночестве стереть со
злостью слезу.
Иван бережно сжал истощенные плечи матери:
‐ Теперь что уж убиваться. Дальше жить надо.
‐ Без отца уж надобно налаживать житье, ‐ покорно отозвалась Елена Ивановна и, ссутулившись, первая вышла в коридор; оттуда донеслось ее бормотание: ‐ Тепереча ты у
нас, Ванюшка, набольшим остался.
Горько было Ивану, и все же он в душе усмехнулся... Батька! Слышишь, как наша
мать передает мне твою долю? Мы‐то знаем с тобой, что такое быть «набольшим» у
нашей матери. Уж покомандует она в доме всласть, только поворачивайся,