‐ …товарищ Москалева, ‐ сказал кто‐то сиплым шепотом.
Лида поняла, что это пришли из исполкома. Конечно, они должны были
прийти, товарищи коммунисты
‐ Здравствуйте, товарищи! ‐ крикнула Лида…
‐ Стонет, ‐ шепотом сказал тот же голос, отдаляясь. Потом Лида опять
очнулась от громкого Таниного плача.
‐ Не пущу я тебя, не пущу! Тебя трясет всю, жар у тебя. Батька совсем плохой
стал, а теперь еще ты доходилась. Не пущу!
Елена Ивановна тихо, с запинками, бормотала:
‐ Цыц, ты! Все помрем, так‐то сидючи. Разок схожу. Запас чтоб у доме был. А
тогда уж свалюсь. А то и ходить некому будеть…
…Потом Лида услышала тихие всхлипывания прямо над собой. Она смогла, наконец, открыть глаза и увидела Таню. Только Таня сидела не на постели, как
обычно, а на табуретке между Лидой и коником. На конике кто‐то лежал, громоздкий, накрытый серою простыней.
‐ Что с мамой? ‐ спросила Лида…
Лежит мама, захворала. А отец у нас помер,‐ сказала Таня и сползла с
табуретки, упала к Лиде на грудь и облегченно зарыдала в голос.
Посреди постели, с закрытыми глазами, откинувшись навзничь, тяжело
дышала Елена Ивановна. Лида с трудом подняла к Таниной голове свою слабую
руку. Она перебирала густые волосы, ощущала теплый, подрагивающий затылок, и ей было страшно за все, пережитое Таней.
Она зашевелилась, пытаясь подняться. Таня вопросительно вскинула свои
карие глаза, заплаканные и страдальческие. Когда Лида встала на колени перед
коником, упираясь дрожащими руками в табуретку, Таня набросила ей на плечи
Одеяло, как плащ, и тихо отвернула простыню с лица покойника.
Кудрявые волосы Осипа Петровича, зачесанные назад, распрямились и
обтянули череп. Чуть отвалившийся рот, казалось, был лишен губ, зияла лишь
черная щель.
Когда Лида видела его в последний ‚раз, она не сказала ему ни слова, готова
была упрекнуть за то, что принес в дом болезнь. А он тогда лежал совсем
беспомощный и, наверное, собирался уже проститься со всеми. Он был хороший
человек, работящий и добрый, только не умел жить выбитым из привычной
жизни. А кто умеет так жить? Она тоже не умеет.
Когда Лида познакомилась с семьей Москалевых, он работал на мельнице у
купца в Меловом. Он возвращался домой с убеленными кудрями, долго мылся, надевал чистое и усаживался с книжкою в уголок. Он любил читать, он знал
наслаждение книгой и в этом быстро сошелся с невесткой. Елена Ивановна, бывало, все ходила около и, сердясь‚ исподнизу выбивала у него книжку;
‐ Будет уж, грамотей! По хозяйству займись!
Теперь Елена Ивановна тоже, должно быть, раскаялась в том, что выбивала у
него книгу из рук. Боже мой, как виноваты люди друг перед другом, как
несовершенны их отношения, как тяжела вина живых перед каждым умершим!
Лида плакала, чувствуя, что слабеет от слез. Она опять легла, не имея сил
даже вытереть мокрые щеки.
‐ О‐о‐ой! О‐о‐ой! ‐ басовито завыла Елена Ивановы на, закидывая голову и
выгибаясь,‐ Грудь печет!
Она разевала рот с силой то стягивала, то растягивала губы будто пыталась
освободить десны от чего‐то на липшего на них.
Таня бросилась к ней с кружкой воды. Но она мотала головой и продолжала
стонать. Потом вдруг вся осела только губы дергались в слабой судороге.
Таня затеребила мать, приговаривая:
‐ Мама, мама! Ох, да что ж это? Да она не дышит.
Она не обратилась к Лиде, будто той не было рядом, вскочила и как была ‐
раздетая, простоволосая выбежала из избы.
Лида с ужасом отвернулась от Елены Ивановны и увидела неподвижное лицо
покойника, выточенное из серого камня.
Таня принесла в кружке надломанные сосульки и с разбегу опустилась перед
матерью. Пропихнула ей в рот кусочек льда, та коротко вздохнула. С каждой
новой льдинкой раздавался вздох. Наконец, Елена Ивановна задышала сама и
повернулась на бок. Таня уткнулась в подушку, прижалась к матери, и плечи ее
задрожали.
Потом опять закричала Елена Ивановна и замерла, и снова Таня давала ей
лед.
К вечеру придти чужие люди и наполнили комнату холодной свежестью. Они
принесли длинный гроб из неоструганных серых досок. В избе стало страшно и
торжественно. Рядом с Лидой поставили на пол гроб, пахнущий деревом и
снегом, чтобы переложить в него с коника Осипа Петровича.
Возле лица Лиды топали мокрые сапоги, а над головой тихо
переговаривались грубые голоса
Гроб с телом был поднят на коник, чужие люди отошли к дверям. Лида
поднялась на колени, опершись ручками о табуретку, и глядела на неоструганный