На глазах у него слезы. Задумывается, понурив голову.
- Ну, наварили каши, надо расхлебывать... - так же внезапно, вставая на ноги, говорит Трофимов, и лицо становится сурово-спокойным. - Так-то брат! - прибавляет он, глядя на меня, точно я ему возражаю. - Еще этот дьявол угольщик наткнется... Тут тогда, боже мой, что будет! Уголовщина...
Взяв труп на руки, он относит его к задней железной переборке, где на скорую руку зарывает в уголь.
Что было со мной дальше? Помнится только, как поочередно дежурили около меня кочегары, поддерживая мое разбитое тело на матраце и не позволяя мне "гулять" по яме вместе с углем.
IX
Буря стихла. Без шума и толчков несется пароход, слегка лишь покачиваемый мертвой морской зыбью.
Но зато теперь начинается действие крыс. Снова во мраке слышатся их пискотня и возня. Они приступают к своей работе, маленькие и жадные, и время от времени нападают на меня. В угольной яме я один. Едва обороняясь от крыс, я лежу на матраце - больной, разбитый. Не могу заснуть ни на одну минуту. Голова отказывается думать. Время тянется медленно.
Кочегары, узнав о смерти Наташи, сильно испугались. Их мучит совесть... Почему, они вряд ли понимают, но, видимо, ясно сознают, что загублена молодая жизнь ни за что ни про что. В этом они до некоторой степени и себя считают виновными; а еще больше, кажется, мучит их в случае чего... вопрос ответственности. Труп продолжает лежать вторые сутки. Никак не могут улучить удобного момента, чтобы от него избавиться. Предполагали сжечь его в кочегарной топке, но никто не осмеливается взяться за это дело первым. Неизвестность и опасность напрягают нервы и не дают им покоя.
О моем положении больше всех беспокоится Трофимов. Он приходит ко мне, как только представляется возможность.
- Боюсь, как бы и ты еще не умер, - тревожится он за меня.
- Нет, теперь я выдержу, - успокаиваю его я, сам не веря своим словам.
- Так-то оно так. Видать, что крепкого сложения. А все же после такого случая как-то боязно.
Однажды, беседуя со мной, он засиделся у меня долго, рассказывая о своей морской жизни. С ним я чувствую себя гораздо легче, хотя и с большими усилиями поддерживаю разговор.
- На многих кораблях приходилось плавать? - спрашиваю я у него.
- Хватит с меня: семь штук сменил.
- Достаточно, поди, нагляделись, как люди едут "по-темному"?
- Известное дело. С каждым кораблем по нескольку человек отправляются. Когда с матросами уговорятся, а когда и самовольно забираются на корабль. Иной спрячется в трюм али еще куда - и сидит себе. Хорошо еще, коли пищи да питья припасет. А как без ничего поедет? Ведь несколько суток голодает.
- Всегда сходит благополучно?
- Всяко!.. Иной раз хорошо, а иной и, поди, как плохо! Одно только верно: пострадать уж каждому приходится. Случалось, и умирали. Однажды пришли в русский порт, стали товары выгружать, да между тюками и нашли двух покойников. Как тут поймешь, отчего они умерли: может, не ели, а может, укачались морем, а то и еще что другое...
Трофимов закуривает папиросу.
- А то вот еще происшествие. Года четыре прошло, как я плавал на одном корабле. Это был сущий капкан. Как только, бывало, приедем в Россию, так смотришь, и арестовали человека, и все в одном месте: в румпельном отделении. Долго мы ломали голову над этим. А все-таки догадались. Рулевой оказался предатель форменный! Так он, понимаешь ли, из-за границы все людей возил и в России предавал. Проследили мы его. Ну, уж тут и ему солоно пришлось...
- Что же с ним сделали?
- Матросы, коли захотят, сумеют что сделать. Народ-то ведь ко всему привыкший, смелый. Ночью раз вышел он на палубу и стал у борта. Буря была жесточайшая. Один товарищ мой, машинист, силы непомерной, подошел к нему тихо, схватил за ноги да как ухнет его за борт! Скоро это он - только булькнуло. Тот даже крикнуть не успел. Ох, и дрянь был, рулевой-то...
Замолкнув, Трофимов что-то соображает.
- Теперь, знаешь ли, все больше за границу люди едут, - говорит он дальше задумчиво, как бы рассуждая с самим собой. - А вот допрежь было наоборот: в Россию больше направлялись. Плохие, брат, времена настали. Вразброд народ пошел, всякий только для себя живет. Корысть тоже проснулась. Вот оно и выходит: кто кого сможет, тот того и гложет. Эх, жизнь! Не глядел бы на все...
Трофимов что-то еще рассказывал. Но я, через силу напрягая свое внимание, настолько утомил свою голову, что перестал его понимать. Слышались только баюкающие, мерные звуки голоса, лишенные для меня всякого содержания и смысла...
Я заснул.
Последняя ночь. Завтра будем в Лондоне. Путешествию моему конец. О, скорей бы, скорее! Уголь таскают из моей ямы. Я могу попасться.
После полуночи в угольную яму приходят трое: Трофимов, Петров и Гришаток. Один из них держит в руках веревку, другой брезент. Лица у всех озабоченно-угрюмые. Глаза смотрят беспокойно.
- Хоронить пришли, - объявляет мне Трофимов.
Кочегары отправляются к трупу.
Желая последний раз взглянуть на покойницу, кое-как и я ковыляю за ними. Шатаюсь, как пьяный.
Трофимов, нагнувшись, с большой силой дергает покойницу за ноги...
Перед нами страшное лицо... Наташа съедена крысами... Все лицо изглодано. Нет ушей, носа, губ. На костях почерневшие обрывки мяса. Зубы оскалены. Остались целыми только глаза, и то без бровей и век. Скосившиеся в сторону, застывшие, с большими белками, отражающими отблеск фонаря, они смотрят так, как будто этот маленький человек, воплотив в себе сатанинскую силу, намеревался совершить самое невероятное злодеяние. Ничего похожего на Наташу...
- Надо действовать! - после тягостного минутного молчания прозвучал властный голос Трофимова. - Времени терять нельзя!
- Я не могу, не могу!.. - кричит Гришаток и, спотыкаясь, падая, пускается бежать из угольной ямы.
Но его вовремя схватывает за шиворот куртки Трофимов. Возня, крик... Гришаток смят под ноги. Одна рука сдавливает горло, другая обрушивается на его голову. Он вырывается, хрипит...
- Подлец! Других хочешь подвести! Убью на месте! - рычит Трофимов в каком-то исступлении.
Скосившиеся глаза покойницы смотрят на эту внезапно вспыхнувшую драку, а на изуродованном лице ее, с оскаленными зубами, будто застыла улыбка злобного и острого наслаждения.
Но тут вмешивается в дело Петров.
- Стой, брат! - кричит он, хватая Трофимова за руки. - Что ты делаешь?..
Трофимов останавливается.
Освобожденный Гришаток, ползая по углю, растерянно бормочет:
- Не уйду... Останусь... За что же это ты...
Все трое возятся над покойницей, и каждый старается не видеть лица ее. Толкаются, мешают друг другу. Торопясь, делают не то, что нужно. Наконец кое-как завертывают в брезент и увязывают веревкой.
Уносят труп из ямы.
Через некоторое время Трофимов возвращается и сообщает:
- Слава богу, похоронили.
- Как?
- Сам, поди, знаешь, как хоронят по-морскому: привязали к мертвецу железный груз, перекрестили и спустили в море. А наверх вытащили покойницу в кадке вместе со шлаком по лебедочной трубе.
Вытирает рукавом потное лицо. Дышит устало. Все еще находится в возбужденном состоянии. Неспокойно озирается вокруг.
- Ну, брат, и происшествие! - хмуря брови и качая головой, жалуется он. - Прямо-таки черт знает, что такое...
Немного отдохнув, он берет меня под руки и переводит в другую яму, из которой уголь почти уже весь выбран.
Я остался один.
Тут только я вспомнил об адресе, о котором просила меня Наташа, но уже было поздно... он остался в ее кармане.
X
Мне только что сообщили, что мы приближаемся к Лондону и идем по Темзе. Некоторое время спустя я и сам услышал, как пароход наш остановился.
Путешествие мое кончилось.
Остается только благополучно высадиться на берег, и я - в свободной стране! С нетерпением жду, когда позовут меня кочегары. Настроение тревожное. Ведь это тот последний этап, от которого зависит все - спастись или погибнуть.
Часа два тому назад я поел. Это меня подкрепило. Силы как будто просыпаются. Встаю на ноги. Ничего: ходить могу, хотя с трудом.