— В портмоне у меня... адрес... Скажите... Егору... я... я ехала... Ох, не могу...
Стонет. Делает последние усилия, чтобы досказать:
— Все... объясните... Пусть... будет...
Она не договорила.
Я бросился к ней...
Напрасно! Она уже в агонии. Смерть вступает в свои права — властная, неумолимая, жестокая... Глубокий вздох... Еще раз... И все кончено. Я держу в руках труп...
Я отползаю в сторону. Лежу на угле, закрыв руками лицо...
Наступает килевая качка. Это буря переменила свой фронт. Она терзает корабль с таким остервенением, что кажется, будто чьи-то гигантские руки, схватив его за мачты, встряхивают в воздухе, как игрушку. Я перекатываюсь с одного места на другое. По-прежнему колотит меня уголь. Израненное тело ноет от боли. Никто не приходит. Слабею. Чувствую, что и мне не избежать гибели...
Что такое? Как будто кто-то наваливается на меня? Ощупываю... Наташа! Но ведь она мертвая! Животный, безрассудный страх наполняет мою душу, и, забыв все, я кричу:
— Помогите!.. Помогите!..
Кто-то тормошит меня за плечо и говорит:
— Митрич! Да будет тебе орать-то!..
Открываю глаза. Передо мной с фонарем Трофимов.
— Что с тобой?
— Покойница... гоняется, — отвечаю я, продолжая еще дрожать.
— Неужто умерла?
— Умерла!
Он осматривает труп Наташи.
— Ну, дела! — говорит Трофимов упавшим голосом, садясь около покойницы. — Не выдержала! Такая молоденькая, слабенькая...
На глазах у него слезы. Задумывается, понурив голову.
— Ну, наварили каши, надо расхлебывать... — так же внезапно, вставая на ноги, говорит Трофимов, и лицо становится сурово-спокойным. — Так-то брат! — прибавляет он, глядя на меня, точно я ему возражаю. — Еще этот дьявол угольщик наткнется... Тут тогда, боже мой, что будет! Уголовщина...
Взяв труп на руки, он относит его к задней железной переборке, где на скорую руку зарывает в уголь.
Что было со мной дальше? Помнится только, как поочередно дежурили около меня кочегары, поддерживая мое разбитое тело на матраце и не позволяя мне «гулять» по яме вместе с углем.
Буря стихла. Без шума и толчков несется пароход, слегка лишь покачиваемый мертвой морской зыбью.
Но зато теперь начинается действие крыс. Снова во мраке слышатся их пискотня и возня. Они приступают к своей работе, маленькие и жадные, и время от времени нападают на меня. В угольной яме я один. Едва обороняясь от крыс, я лежу на матраце — больной, разбитый. Не могу заснуть ни на одну минуту. Голова отказывается думать. Время тянется медленно.
Кочегары, узнав о смерти Наташи, сильно испугались. Их мучит совесть... Почему, они вряд ли понимают, но, видимо, ясно сознают, что загублена молодая жизнь ни за что ни про что. В этом они до некоторой степени и себя считают виновными; а еще больше, кажется, мучит их в случае чего... вопрос ответственности. Труп продолжает лежать вторые сутки. Никак не могут улучить удобного момента, чтобы от него избавиться. Предполагали сжечь его в кочегарной топке, но никто не осмеливается взяться за это дело первым. Неизвестность и опасность напрягают нервы и не дают им покоя.
О моем положении больше всех беспокоится Трофимов. Он приходит ко мне, как только представляется возможность.
— Боюсь, как бы и ты еще не умер, — тревожится он за меня.
— Нет, теперь я выдержу, — успокаиваю его я, сам не веря своим словам.
— Так-то оно так. Видать, что крепкого сложения. А все же после такого случая как-то боязно.
Однажды, беседуя со мной, он засиделся у меня долго, рассказывая о своей морской жизни. С ним я чувствую себя гораздо легче, хотя и с большими усилиями поддерживаю разговор.
— На многих кораблях приходилось плавать? — спрашиваю я у него.
— Хватит с меня: семь штук сменил.
— Достаточно, поди, нагляделись, как люди едут «по-темному»?
— Известное дело. С каждым кораблем по нескольку человек отправляются. Когда с матросами уговорятся, а когда и самовольно забираются на корабль. Иной спрячется в трюм али еще куда — и сидит себе. Хорошо еще, коли пищи да питья припасет. А как без ничего поедет? Ведь несколько суток голодает.
— Всегда сходит благополучно?
— Всяко!.. Иной раз хорошо, а иной и, поди, как плохо! Одно только верно: пострадать уж каждому приходится. Случалось, и умирали. Однажды пришли в русский порт, стали товары выгружать, да между тюками и нашли двух покойников. Как тут поймешь, отчего они умерли: может, не ели, а может, укачались морем, а то и еще что другое...
Трофимов закуривает папиросу.
— А то вот еще происшествие. Года четыре прошло, как я плавал на одном корабле. Это был сущий капкан. Как только, бывало, приедем в Россию, так смотришь, и арестовали человека, и все в одном месте: в румпельном отделении. Долго мы ломали голову над этим. А все-таки догадались. Рулевой оказался предатель форменный! Так он, понимаешь ли, из-за границы все людей возил и в России предавал. Проследили мы его. Ну, уж тут и ему солоно пришлось...