— А где находится ваш старший сын, Николай?
Во рту у меня сразу стало сухо.
— До сих пор в армии служил. Вам об этом лучше знать.
Следователь откинулся на спинку стула и повысил голос:
— Да, мы лучше знаем. Мы знаем, что одно время он скрывался у вас на квартире, а теперь разбойничает вместе с партизанами.
Я почувствовал, что следователь свалил меня в гроб.
— Может быть, господин Раздольный, вам неизвестно и то, что правление моряков — и вы в том числе — снабжало партизан оружием?
Надо мною захлопнулась крышка, и нечем стало дышать.
Только и мог я ответить:
— Ничего не знаю.
Раздался новый звонок. Явились вооруженные люди. Штабс-капитан Аносьев, кивнув в мою сторону головой, спокойно приказал:
— Уберите его.
Опять я очутился в железной барже. Таскали и других на допросы. Целую неделю так продолжалось. А потом началась сортировка — кого на свободу, кого в тюрьму. На барже нас осталось всего пятнадцать человек. С этих пор в нашем мрачном трюме поселилась смерть. Люди перестали есть, быстро чернели, часто вскакивали по ночам. Безнадежно было, хоть вдребезги расшиби свою голову. Днем у выходного люка беспрерывно сторожили часовые, а на ночь, кроме того, он закладывался тяжелыми лючинами и запирался на замок. Что нам оставалось делать? Мы ждали-ждали, когда баржу возьмут на буксир и поведут в море. С поразительной ясностью представлялось, как на шею каждого из нас привяжут мешок с углем и начнут выбрасывать за борт. А родственникам сообщат, что арестованных выслали в Советскую Россию. Так, по крайней мере, поступали со всеми, кто попадал в трюм этой страшной баржи до нас. Об этом мы хорошо знали и заранее до дрожи ощущали на себе холод глубокой бездны.
Все съежились и притихли перед неизбежностью. Особенно мучительны были те моменты, когда к барже приближалось какое-нибудь паровое судно. Шум гребных винтов приводил нас в оцепенение. Сердце падало от страшной догадки: не за баржей ли пришли? Бледнели лица, безжизненно отвисали посиневшие губы. Некоторые, не мигая, смотрели пустыми глазами на люк. От страха с двумя началась рвота, как при морской болезни...
Так повторялось каждый день.
В баржу к нам неожиданно попал и машинист Сурков. Его привезли вечером. Это был крупный человек, немного сутулый, но крепкий, как якорная лапа. Его лохматые волосы были засорены трухой от сена. Он заговорил бойко и весело, точно попал не к смертникам, а на именины:
— Вот и я к вам, товарищи! Здорово бывали!
Все бросились к нему, обступили тесным кольцом.
— Рассказывай, что делается на свете.
— Дела хорошие. Красные войска прут вперед на всех фронтах. Что? Партизаны?
Сурков оглянулся и возбужденно зашептал:
— Скоро у нас будет дивизия. Рабочие и крестьяне — порох. Каждый день прибывают к нам новые люди. И оружие есть. Три дня тому назад и я отправил в отряд полсотни ручных гранат, несколько винтовок и один пулемет. Что? Откуда взял? Солдаты передали и сами перешли к нам. Восемь человек. Караульные. А наша разведка? Каждый день получаем сведения из города. Все знаем, что там делается, знаем даже, что кушают белые генералы. Про одно только не знаю, — куда это запропастился мой сорванец?
— Кто это — сорванец? — осведомились мы у машиниста.
Не отвечая, Сурков вдруг обратился ко мне:
— Ты, старик, ничего не слыхал про своего пистолета?
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Да Павлушка-то твой и Егорка мой — где?
Что-то жуткое повисло в трюмном воздухе. Я обалдело смотрел на Суркова, приоткрыв рот. А он, несуразно высокий, нагнулся надо мною, сразу потемнел и выдавил кривыми губами:
— Да, брат, оба исчезли. Не то их арестовали, не то еще что случилось...
Сообщение товарища сдавило мне горло. Как я не сдох в эту ночь? Железное дно баржи показалось необыкновенно холодным. Все тело дрожало, как в лихоманке. Много раз я поднимался, переспрашивал Суркова и снова ложился, оглушенный его ответами. Весь мир представлялся мне в виде сумасшедшего дома...
Днем Сурков заявил нам:
— Раз я засыпался — и засыпался безнадежно, — то мне нечего больше ждать.
— А что можно поделать? — спросил кто-то.
Сурков сжал кулаки. Гневом загорелись коричневые глаза.
— С моей силой да чтобы умирать смиренным ягненком? Нет! Я поступлю иначе...
Он попросился у стражи «оправиться». Его вывели наверх. Вскоре мы услышали рев голосов, топот ног и ружейные выстрелы. Что случилось там? Мы ничего не знали. Только больше уже не видели ни нашего Суркова, ни того курносого часового, что повел его наверх.