– Помогите!.. Помогите!..
Кто-то тормошит меня за плечо и говорит:
– Митрич! Да будет тебе орать-то!..
Открываю глаза. Передо мной с фонарем Трофимов.
– Что с тобой?
– Покойница… гоняется, – отвечаю я, продолжая еще дрожать.
– Неужто умерла?
– Умерла!
Он осматривает труп Наташи.
– Ну, дела! – говорит Трофимов упавшим голосом, садясь около покойницы. – Не выдержала! Такая молоденькая, слабенькая…
На глазах у него слезы. Задумывается, понурив голову.
– Ну, наварили каши, надо расхлебывать… – так же внезапно, вставая на ноги, говорит Трофимов, и лицо становится сурово-спокойным. – Так-то брат! – прибавляет он, глядя на меня, точно я ему возражаю. – Еще этот дьявол угольщик наткнется… Тут тогда, боже мой, что будет! Уголовщина…
Взяв труп на руки, он относит его к задней железной переборке, где на скорую руку зарывает в уголь.
Что было со мной дальше? Помнится только, как поочередно дежурили около меня кочегары, поддерживая мое разбитое тело на матраце и не позволяя мне «гулять» по яме вместе с углем.
Буря стихла. Без шума и толчков несется пароход, слегка лишь покачиваемый мертвой морской зыбью.
Но зато теперь начинается действие крыс. Снова во мраке слышатся их пискотня и возня. Они приступают к своей работе, маленькие и жадные, и время от времени нападают на меня. В угольной яме я один. Едва обороняясь от крыс, я лежу на матраце – больной, разбитый. Не могу заснуть ни на одну минуту. Голова отказывается думать. Время тянется медленно.
Кочегары, узнав о смерти Наташи, сильно испугались. Их мучит совесть… Почему, они вряд ли понимают, но, видимо, ясно сознают, что загублена молодая жизнь ни за что ни про что. В этом они до некоторой степени и себя считают виновными; а еще больше, кажется, мучит их в случае чего… вопрос ответственности. Труп продолжает лежать вторые сутки. Никак не могут улучить удобного момента, чтобы от него избавиться. Предполагали сжечь его в кочегарной топке, но никто не осмеливается взяться за это дело первым. Неизвестность и опасность напрягают нервы и не дают им покоя.
О моем положении больше всех беспокоится Трофимов. Он приходит ко мне, как только представляется возможность.
– Боюсь, как бы и ты еще не умер, – тревожится он за меня.
– Нет, теперь я выдержу, – успокаиваю его я, сам не веря своим словам.
– Так-то оно так. Видать, что крепкого сложения. А все же после такого случая как-то боязно.
Однажды, беседуя со мной, он засиделся у меня долго, рассказывая о своей морской жизни. С ним я чувствую себя гораздо легче, хотя и с большими усилиями поддерживаю разговор.
– На многих кораблях приходилось плавать? – спрашиваю я у него.
– Хватит с меня: семь штук сменил.
– Достаточно, поди, нагляделись, как люди едут «по-темному»?
– Известное дело. С каждым кораблем по нескольку человек отправляются. Когда с матросами уговорятся, а когда и самовольно забираются на корабль. Иной спрячется в трюм али еще куда – и сидит себе. Хорошо еще, коли пищи да питья припасет. А как без ничего поедет? Ведь несколько суток голодает.
– Всегда сходит благополучно?
– Всяко!.. Иной раз хорошо, а иной и, поди, как плохо! Одно только верно: пострадать уж каждому приходится. Случалось, и умирали. Однажды пришли в русский порт, стали товары выгружать, да между тюками и нашли двух покойников. Как тут поймешь, отчего они умерли: может, не ели, а может, укачались морем, а то и еще что другое…
Трофимов закуривает папиросу.
– А то вот еще происшествие. Года четыре прошло, как я плавал на одном корабле. Это был сущий капкан. Как только, бывало, приедем в Россию, так смотришь, и арестовали человека, и все в одном месте: в румпельном отделении. Долго мы ломали голову над этим. А все-таки догадались. Рулевой оказался предатель форменный! Так он, понимаешь ли, из-за границы все людей возил и в России предавал. Проследили мы его. Ну, уж тут и ему солоно пришлось…
– Что же с ним сделали?
– Матросы, коли захотят, сумеют что сделать. Народ-то ведь ко всему привыкший, смелый. Ночью раз вышел он на палубу и стал у борта. Буря была жесточайшая. Один товарищ мой, машинист, силы непомерной, подошел к нему тихо, схватил за ноги да как ухнет его за борт! Скоро это он – только булькнуло. Тот даже крикнуть не успел. Ох, и дрянь был, рулевой-то…
Замолкнув, Трофимов что-то соображает.
– Теперь, знаешь ли, все больше за границу люди едут, – говорит он дальше задумчиво, как бы рассуждая с самим собой. – А вот допрежь было наоборот: в Россию больше направлялись. Плохие, брат, времена настали. Вразброд народ пошел, всякий только для себя живет. Корысть тоже проснулась. Вот оно и выходит: кто кого сможет, тот того и гложет. Эх, жизнь! Не глядел бы на все…