Река под мостом Берг клокотала. Шум ее перекрывал стук экипажей, и незачем было останавливаться и наклоняться над перилами, чтобы услышать, как бурлит вода. Но кто в силах пройти по мосту и не замедлить шага, не посмотреть вниз на воду и, завороженный ее течением, мысленно не унестись вместе с нею далеко-далеко.
Адриенна остановилась. С острова Руссо долетали звуки музыки: увертюра из «Кавалера Роз». Как быстро течет Рона, не то что Влтава там, на родине! И не только Рона, но и жизнь здесь течет быстрее и полноводнее. Не без легкого содрогания вспомнила Адриенна жизнь в доме родителей, полутемный, душный от аромата вянущих цветов будуар, где сумерничала, грезя наяву, мать. Но разве Прага только сумерки, застой, буржуазная ограниченность? Адриенне вспомнились ее первые встречи с социалистической молодежью, вечера в рабочем кружке самообразования «Равенство», забастовка типографов, агитпоездки в деревню с Йозефом Прокопом, матушка Каливодова и двое ее сыновей, особенно Роберт, наставник и друг… Как простое расстояние отдаляет от тебя людей, которые когда-то были ближе отца и матери! Конечно, тут сыграла роль и война: братья Каливода в плену, и Йозеф Прокоп тоже. Она раза два посылала им через Красный Крест открытки и посылки и однажды получила от матушки Каливодовой весточку о Роберте и Йозефе. Но на ее письмо старушка не ответила, а Адриенна была слишком занята… Впрочем, если говорить по совести, не это было истинной причиной. У истинной причины узкое смуглое лицо, глубоко сидящие глаза-черешни и тонкий нос с горбинкой, крылья которого во время спора дрожат и раздуваются. Истинная причина зовется Душан Вукадинович, или Гайдук, как прозвали его друзья.
Адриенна оторвалась от своих мыслей, оторвала взгляд от быстрой Роны. Совсем сдвинув назад шляпу, так что та повисла на ремешке у нее за спиной, Адриенна поспешно зашагала по улице. Еще сегодня напишет она Каливодам и Йозефу Прокопу: письмо на четырех страницах матушке Каливодовой и открытки мальчикам!
Мысленно уже сочиняя письмо, Адриенна, сама того не замечая, вытянула губы и засвистела. Она насвистывала одну из песен, которые младший Каливода играл на губной гармонике, а остальные хором пели на вечерах социалистической молодежи.
— Attention, mademoiselle![65]
Адриенна растерянно уставилась на хромого солдата, которого чуть не сбила с ног. На нем была французская форма; должно быть, обмененный пленный, дожидающийся в Женеве отправки домой. Заметив смущение Адриенны, он с улыбкой отдал честь и заковылял дальше. Просто ли он улыбнулся девушке, как галантный француз? Или услышал, как она насвистывает мотив песни о «лучшем мире, который мы завоюем». Да, скорее всего так; в песне правильно говорится: в каждой стране есть товарищи, «верные тому же красному знамени».
II
Свернув в кривую улочку, ведущую в предместье Плэнпале, Адриенна пошла тише и пригладила каштановые, остриженные под пажа волосы. Шум и движение старого города остались позади.
Вот и бульвар Арвского моста, а вот и перекресток, и «Кафе великих философов», получившее свое название оттого, что соседний переулок носил громкое имя философа. В этот ранний вечерний час, когда заходящее во Франции солнце серебрит серые фасады зданий, из кухонь пахнет супом из лука порея и жареной картошкой и рабочие со складов Ла-Клюз по пути домой забегают в кафе пропустить стаканчик красного, — в этот час бульвар чем-то напоминал Париж. Не Париж богачей (как всякий раз не забывал подчеркнуть Душан, первый обративший ее внимание на это сходство) и не Монмартр и Монпарнас, уголок этот напоминал Париж Порт-де-Клиньянкур, Париж рабочих и мелких служащих, любимый Душаном Париж, который он покажет Адриенне после войны. План этот обсуждался не раз: они возьмут для поездки месячный отпуск, Париж, — это разумелось само собой, после войны не могло быть иначе, — Париж тогда вновь станет пылающим красным сердцем Европы и революции, как уже не раз в великие часы истории: в 1789 году, в 1848-м и 1871-м. Душан так живо все это наперед расписывал, что, слушая его, казалось, видишь перед собой не картину будущего, а самое реальное настоящее.
Хозяин кафе, без пиджака и в зеленом фартуке на объемистом животе, выглянул на улицу. Узнал Адриенну и кивнул ей. Когда она вошла, на столике у окна уже дымилась чашка очень светлого от сливок кофе.
Облокотись о стойку, — ее круглая, оцинкованная поверхность всегда вызывала у Адриенны представление об огромной сковороде, — стояли два завсегдатая, жившие неподалеку рантье, неизменно появлявшиеся здесь ровно в шесть. Они вели нескончаемый спор о различии в броске во французской игре в шары и немецкой в кегли. Женщина с набитой покупками сеткой в нерешительности щупала рогалики в корзине, не зная, какой выбрать. Вошла дочь хозяина, девочка-подросток, и попросила дать денег «на хозяйство»; отец недоверчиво отсчитывал, выкладывая монеты на стойку: звяк-звяк, звяк-звяк. Парень в рабочей блузе заказал себе кофе с ромом и озорно хмыкнул, когда хозяин, отвечая на вопрос дочери, отвлекся и плеснул ему в чашку спиртного больше, чем положено…