Адриенна подошла поближе и стала разбирать надписи на корешках. И здесь сказалась удивительная мешанина вкусов. Рядом с трудами по архитектуре ранней готики — лирика экспрессионистов. Далее шли английские детективные романы, «Искусство любви» Овидия в роскошном издании, альманахи императорско-королевского Союза любителей воздухоплавания, «Воплощение Логоса в Христе» Оригена{64}, папка с репродукциями Ловиса Коринта{65}, две работы по атональной музыке, «Кто есть кто в Великобритании» издания 1913 года, «Грезы духовидца» Сведенборга{66} и маленькая книжица с оборванным кожаным корешком, оказавшаяся при ближайшем рассмотрении руководством «Тайна девичьей фигуры, гимнастика и массаж для дам в критическом возрасте, составлено придворной массажисткой ее величества императрицы Евгении».
Только Адриенна собиралась поставить книжку на место, как в комнату вошла горничная с чемоданами. «Тайну девичьей фигуры» Адриенна поспешно спрятала за спину, но не могла скрыть залившей лицо краски. Вышколенная горничная вежливо отвела глаза. Слишком вежливо, по мнению Адриенны. Она еще больше смешалась и лишь краем уха слушала горничную, докладывавшую, что барышню просят через четверть часа пожаловать на веранду к чаю. Угодно ли будет барышне спуститься вниз? И не прикажут ли барышня помочь разложить вещи?
— Разложить? Как?.. Нет, нет… — Слова ее прозвучали настолько резко, что Адриенна, спохватившись, испуганно замолчала. — Спасибо, я и одна справлюсь, — продолжала она виноватым тоном. — Я всегда это делаю сама. Спасибо!.. Ах да, вы хотите знать… передайте господину Зельмейеру, что через четверть часа я спущусь. Это ведь внизу?
— Внизу, барышня. Веранда, как войти в холл, сразу направо. Пусть барышня только позвонит, я…
— Нет, нет, спасибо, я сама найду.
Как только горничная скрылась за дверью, Адриенна со вздохом облегчения поставила руководство придворной массажистки обратно на полку.
— Уф! Наконец-то!
Ей захотелось вымыть руки, точно она касалась чего-то противно липкого. Подойдя к умывальнику, над которым висело большое овальное зеркало, Адриенна взглянула на себя.
— И что только подумала о тебе горничная, Адриенна!
В ответ отражение в зеркале комически сердито насупило густые брови и с таким ожесточением тряхнуло головой, что каштановые пряди разлетелись во все стороны.
— Ты вела себя… ну хуже малого ребенка, словно ты утащила конфетку, а тебя поймали за руку. Но почему, собственно?
Да, почему? Душко, тот, наверно, сощурил бы глубоко сидящие глаза-черешни, забарабанил длинными пальцами правой руки по тыльной стороне левой и на своем гортанном, необычно звучащем немецком заметил бы: «Да, Лисенок, тут опять общественное бытие фрейлейн Рейтер, внучки и наследницы газетного магната и гостьи банкира, столкнулось с революционным сознанием товарища Рейтер, а это неизбежно приводит к щекотливым ситуациям» — и, как всегда, он попал бы в самую точку. Или не совсем в точку?
И Адриенна мысленно услышала другой мужской голос, тоже чуть жестковатый и со славянским акцентом, как у Душко: «Дело не так просто, Ади, и в то же время гораздо проще». Голос Роберта Каливоды… Странно, почему ей вдруг вспомнился Роберт, последние годы она очень редко о нем думала. Не потому ли вспомнился, что она едет в Прагу? Едет как бы в гости к своему прошлому? Прошлому, не такому уж далекому и, однако, отодвинувшемуся в бесконечную даль, и только вспомнишь о нем, как тотчас возникнет Роберт Каливода — высокий, худощавый, со склоненной набок головой и характерной манерой потирать выступающие скулы перед тем, как начать говорить. «Дело вот в чем, Ади. Ты порвала с буржуазией и пришла к нам, но либо ты сама еще не вполне себе веришь, либо не веришь тому, что мы тебе верим… и поэтому перегибаешь палку, пересаливаешь. Взять хотя бы сейчас, ну что особенного, если ты заглянешь в такую книжонку? Это же не скатывание на буржуазные позиции или еще что-нибудь предосудительное, с нашей точки зрения. Могу тебя заверить, что ни один революционный пролетарий не усмотрит тут ничего худого и никому в голову не придет равнять тебя за это с мадам Зельмейер. А ты ведешь себя так, будто запятнала свою социалистическую честь, и разыгрываешь сцену…»