— Дело идет своим порядком, — пояснил Ранкль, после того как по настоянию Каролины вновь ходатайствовал за Адриенну, — а служебные порядки требуют времени. Впрочем, пеняй только на себя, на свои экзальтированные идеи о переделке мира и на свои сомнительные женевские знакомства, если власти в данном случае особенно педантичны. Но в областном управлении обещали ускорить дело. Мне, разумеется, придется за тебя поручиться. Незачем объяснять, что я это делаю весьма неохотно и лишь из уважения к семье. На мой взгляд, девушке нашего круга в такое время не место за границей; здесь, на родине, надо найти себе полезную патриотическую сферу деятельности. Но, как я уже говорил, благодаря моим связям дело должно наконец сдвинуться с места.
Однако все оставалось по-старому. Нетерпение Адриенны с каждым днем росло. Пребывание один на один с матерью не способствовало тому, чтобы ее успокоить или приободрить. Все еще с легкой поступью юной нимфы, все еще темноволосая и без единой морщинки, Елена Рейтер за последние три года, однако, сильно постарела. Меланхоличные глаза под пышной челкой подчас пусто и тупо глядели в пространство, мечтательное выражение лица обратилось в застывшую маску; если она и раньше жалела себя, то теперь склонность эта усилилась и обрела черты своенравия. «Несостоявшаяся Бовари», как ее теперь часто называли в семье, дулась, точно балованный ребенок, на обокравшую ее судьбу, от которой она ждала для себя великой трагической роли.
При мысли, что она когда-нибудь хоть чем-то станет похожа на мать, Адриенна чувствовала, как страх сдавливает ей горло. Пассивность Елены, ее приверженность к не обязывающей ни к чему мировой скорби, всепоглощающий интерес к собственной все более и более тускнеющей особе — все это представлялось Адриенне своего рода болезнью, которой легко заразиться. И чем дольше она сидела в Праге, тем чаще ее осаждали эти тягостные опасения. В такие минуты на нее нападал страх, и она в отчаянии говорила себе, что ей никогда не удастся отсюда вырваться.
«Ты знаешь, как я ненавижу истеричек, Душан! — писала она своему далекому другу. — Но среда, в которой я вынуждена сейчас прозябать, может хоть кого довести до истерии. Тетя Каролина и кукушонок Агата, которую тетушка сама себе подложила в гнездо, при ближайшем знакомстве теряют всякую комичность и лишь удручают своей хоть и разнородной, но одинаково отталкивающей жаждой наслаждений, блеска и так называемой светской жизни. Подчас я чувствую себя здесь, как ребенок в заколдованном дремучем лесу. Недавно я навестила свою бывшую одноклассницу. Брат ее, — он когда-то посещал со мной уроки танцев, — приехал на побывку домой. Он военный, и хотя раздался в плечах, и голос у него огрубел, и борода растет, по сути, совсем еще зеленый юнец. Без всякой просьбы с моей стороны он принялся мне рассказывать о состоянии духа и настроениях большинства своих товарищей, включая и себя. «Армия тебя заглатывает, как эти новые электрические аппараты для всасывания пыли, и, естественно, возникает мысль, что никогда не вырвешься, проглочен на веки вечные!» Мне казалось, что это должно бы пробудить в нем какой-то, пусть внутренний, протест, но нет, когда я попыталась вовлечь его в разговор о политике, он начал непритворно зевать… Ах, Душко, просто руки…»
Адриенна отложила перо. Это что еще за пессимизм? Нельзя показывать такое малодушие перед Душко и перед товарищами. Нет, попросту нельзя быть такой малодушной!
Адриенна решительно порвала письмо в клочки и отбросила их прочь. Настроение сразу переменилось. Взяв из бювара новый лист бумаги, она, вытянув губы и беззвучно про себя насвистывая, принялась писать:
«Мне все еще чинят препятствия с выездом. Так что придется продолжить донкихотскую борьбу, в которую меня вовлекла наша досточтимая бюрократия. Но я ее одолею! До скорого свидания».
X
Прошло несколько дней. Адриенна, не дожидаясь матери, которая имела обыкновение вставать только к полудню, села завтракать и сразу же погрузилась в чтение.
Документ, настолько ее захвативший, что чашка липового чая осталась нетронутой и успела остыть, был секретной докладной запиской Объединения австрийских промышленников: «К вопросу о возможных переговорах относительно сепаратного мира на Востоке». Зайдя как-то в редакцию «Тагесанцейгера», чтобы разжиться газетами и книгами, Адриенна вытащила доклад из корзины для бумаг и прихватила с собой в смутной надежде найти материал для «Маяка». Надежда оправдалась сверх всяких ожиданий. Из-за частокола патриотических фраз и дутых статистических данных вырисовывалась неприглядная картина австрийской тяжелой промышленности с ее неисцелимыми язвами: недостатком сырья, нехваткой рабочей силы и все усиливающимся развалом.