— Вот и видно, насколько ты неопытен в таких делах, иначе ты бы знал, что многие из этих негодяев при виде виселицы накладывают в штаны. А тот наложил особенно здорово. Вонь — не продохнешь. — Нейдхардт затрясся и бросил под стол сигарету, которую курил во время еды. — Впрочем, потом выяснилось, что он был невиновен. Да, это один из мелких несчастных случаев, которые на производстве неизбежны, а в таком гигантском предприятии, как война… Ты в самом деле больше ничего не хочешь? Вот кусочек филе, нежный, будто детская попка. Ну, как угодно. Кельнер, десерт!
Нейдхардт принялся чистить яблоко и, словно мимоходом, осведомился у Ранкля, каково настроение среди его знакомых: очень поганое или ничего? Он отложил ножик и подмигнул Ранклю левым глазом — правая сторона лица осталась неподвижной. И это еще подчеркнуло двусмысленность его слов. Что крылось за ними? Только ли желание хорошенько прощупать Ранкля? Или сомнение в нем? Темное, ядовитое, таящее в себе угрозу? Или цинизм?
Ранкль беспокойно заерзал на стуле.
— Извини меня, Эрих, относительно того, что ты сказал, в шутку, конечно, я понимаю… но встает вопрос, можно ли заходить так далеко в подобных шутках… во всяком случае, я могу тебя категорически заверить, что в кругу моих знакомых, и вообще среди сознающих свою ответственность образованных немцев, конечная победа наших союзников не вызывает ни малейших сомнений.
— Ну тогда все в порядке, вот так, — откликнулся Нейдхардт и сразу же сменил тему разговора. Ранкль имеет как будто самое непосредственное отношение к Югендверу? Как? Он старший воспитатель пражского отделения? À la bonne heure[17]. А как он отнесется к тому, чтобы в дальнейшем сотрудничать с неким обер-лейтенантом Нейдхардтом, офицером-инструктором?
Ранкль не сразу понял, но потом совсем одурел от радости:
— Неужели? Да нет, Эрих…
— А что тут такого невероятного?
— Да ведь у тебя никогда не угадаешь, то есть… Я не могу ставить под сомнение твою серьезность… Только… ну, да ты понял…
— Ничего не понял. — Нейдхардт откинулся на спинку стула и начал есть яблоко. — Но это не важно, — продолжал он. — Во всяком случае, ко всему, что я говорил о нашей будущей совместной работе, можешь отнестись вполне серьезно. Дело в том, что у меня в военном управлении есть старый приятель, и у него лежит ваша просьба о присылке постоянного инструктора. Чуешь, куда я клоню? Сначала я не хотел идти на этот пост, пока не было произнесено твое имя; но тут я подумал: хопля, вместе с Фрицем мы сможем там кое-чего добиться.
— Ну конечно, сможем, какой вопрос, Эрих! Ради чего же я создал этот Югендвер! Вся идея, имей в виду, целиком моя. Я первый указал руководящим инстанциям на то, какое неизмеримое значение имеет подобная военизированная молодежная организация: и для нормального развития нашей оборонной мощи, и в предвидении будущего колониального государства, да и просто для политического воспитания населения. Конечно, Германия опередила нас в этой области, и я получил драгоценные указания от берлинских коллег, но в основном план организации — мое детище. Разумеется, теперь, когда дело пошло на лад, некоторые люди желали бы присвоить себе чужие лавры. Ну, да ты сам увидишь. Боже праведный, я все еще не могу поверить, Эрих, что тебе поручено обучение нашей молодежи. Это будет замечательно. Разреши тебе сейчас же описать состояние пражской организации.
— Стоп! Прекратить огонь! Поговорим, когда я займу этот пост. В данную минуту меня интересует кое-что другое. Мне нужен твой совет, Фриц.
— Пожалуйста! Я в твоем полном распоряжении, Эрих! — Ранкль, польщенный, нагнулся через стол.
Но как раз в эту минуту Нейдхардт обнаружил, что уже нечем «промочить горло», и заказал еще бутылку рюдесхеймера. Он понюхал вино, как нюхают редкостный цветок, опустил веки, облизнул языком уголки рта.
— Такие вот две-три бутылочки вполне могут заменить небольшой полет со всякими трюками, — сказал он задумчиво, — следовало бы устроить маленький запас этого вина. — Затем продолжал развивать эту мысль: — А почему, собственно, маленький, почему не сразу — большой? В конце концов скромны только оборванцы, а не смеющиеся наследники а-ля Ранкль, которые получили от заботливого тестя в придачу ко многому еще и патрицианский дом с винным погребом! — Кстати, Нейдхардт как раз хотел поговорить о рейтеровском доме. Ведь если он, Нейдхардт, останется в Праге в качестве офицера-инструктора, ему следует приискать себе подходящую квартиру, а что может быть естественнее, если бывший лейб-фукс приютит своего старшего по корпорации в унаследованном доме? Невозможно? Как так? Почему? Неужели он понял правильно? Ранкль даже не получил своей доли в этом доме? А кто эта фрау фон Врбата-Трейенфельс, которая сейчас одна занимает весь бельэтаж? Сестра покойного? Вдова? Детей нет? Состоятельная? Но ведь в такой громадной квартире старая дама должна себя чувствовать чертовски одинокой? Разве тогда не самое естественное поселить у нее симпатичного гостя? Ах, вот что, Ранкль уже подумывает о том, чтобы самому туда въехать! И это очень разумно, принимая во внимание постоянное увеличение его семьи. Но тут одного решения мало, вполне вероятно, что при теперешнем жилищном кризисе та же мысль придет в голову и некоторым другим родственникам или друзьям старой дамы. При данных обстоятельствах есть только один успешный тактический ход: а именно — внезапность действий. Ранкль должен немедленно поставить всех перед совершившимся фактом.